Место покоя Моего - Артем Абрамов

— А в чем их разница?

— Вероятно, есть какая-то. Не влезал глубоко, не приходилось, да и желания не возникало. В подходе к трактовке тех или иных догматов веры. В традициях богослужения. В языке богослужения. Но основа — одна: Тора или Ветхий Завет и Новый Завет, куда вошли тексты четырех Евангелий, и то, что бьмо после тебя: описание жизни и деяний твоих апостолов и их послания к верующим. Да, еще есть одна странная книга — Откровение Йоханана Богослова, или Апокалипсис.

— Нашего Йоханана?.

— Так считается.

— Значит, у него два текста в Новом, как ты сказал. Завете?

— Вообще-то пять. Евангелие, Откровение и три послания. Если, конечно, это все он. Я сзади не стоял и не подсматривал.

— Ну, это время еще не пришло, — серьезно сказал Иешуа. — Может, и придется постоять и рукой его поводить. Чтоб правду писала… Но почему наша Вера так множественно раздробилась? В чем причина?

— Она всегда одна, — жестко усмехнулся Петр. — Точнее, две: деньги и власть.

— Я предупреждал учеников об опасности сребролюбия и властолюбия…

— Они-то слышали. Но что можно поделать с человеческой природой? Власть, построенная на вере, много сильнее власти, построенной на знаниях. А где власть, там и деньги, куда ж без них… Огорчу тебя, бессребреника. Многие столетия не будет организации богаче Церкви. Она станет владеть душами людей, и власть ее мощно обопрется на страх, живущий в душе каждого смертного.

— Страх чего?

— Страх наказания.

— Что ты имеешь в виду?

— Я все имею в виду. И смерть виновного, когда приговор выносит Церковь. Только ей не понадобится прокуратор и солдаты, она не убоится пролития крови… И отлучение от Церкви, что в определенные времена было хуже смерти. Это как у ессеев: отлученный практически — смертник. Это и конфискация имущества — денег, земли, жилья — в пользу Церкви… Долго перечислять. Бери любое наказание, какое вспомнишь, — не ошибешься: оно было или есть в арсенале Церкви. И ведь что самое гнусное — все делается именем Бога и твоим именем, Иешуа. Правда, в последние пару сотен лет с наказаниями стало полегче. Гражданские законы оказались наконец куда сильнее церковных…

— Значит, Церковь умирает?

— Да упаси Господи! Ни в коем случае! Она просто все время видоизменяется, пристраивается к реальности, ищет свою нишу и обязательно находит. Воспользуюсь опять твоим предсказанием: многие маленькие неправды научились ловко притворяться Большой Верой. Они уже почти ничего общего не имеют даже с теми конфессиями, которые я перечислил, как официально узаконенные. Они живут только ради денег и власти над людьми. Но прикрытие то же — имя Бога и имя Сына Его.

— Мое?

— Твое, Иешуа, как ни жаль мне тебя огорчать.

— И ради всей той неприглядной правды — а я не имею права не верить тебе! — ради этого хаоса, для которого и Страшный Суд покажется доброй молитвой, вы решили исправить прошлое? Вы посчитали, что ошибка — здесь, в моем времени? Вы правильно все посчитали, Кифа? Вы не ошиблись? Может, ошибка — в вас самих?

Может, она случилась через сто лет после моего вчерашнего распятия? Или через двести? Через тысячу?

— Ошибка была именно здесь, в нашем с тобой времени, — устало и безнадежно сказал Петр. — Ты должен был стать Машиа-хом, а не многодетным плотником. Я исправил ошибку. А то, что было после — через сто лет, через двести, через тысячу, — это не ошибка. Это закономерность. «Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои». Имя ошибки, Иешуа, — человек. Всегда — человек. Его природа, данная ему Богом. Вот тебе и парадокс…

— Но там же, в книге Когелет, есть слова; «Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо оно или худо». Почему никто не боится суда Божьего?

— Это просто, Иешуа. Когда слишком долго пугаешь ребенка наказанием, но не совершаешь его, ребенок перестает его бояться. И даже больше: он перестает бояться того, кто пугает. Человек — та еще скотина Божья: брось в грязь его он и там жить станет, брось в боль его — он и к боли привыкнет. Если нет молнии из тучи, значит, можно под тучей существовать. К страху привыкают, как к увечью. А если все увечные?.. В мире слепых зрячий — урод. И еще: ты же обещал проповедь о десяти заповедях, о том, что они созданы, чтобы их нарушать…

— Господи… — Иешуа посмотрел на еще звездное, но уже начавшее бледнеть небо, словно видел там Того, к Кому обратился, — может, ты был прав, когда раскаялся, «что создал человека на земле»?

— Может, и прав был… — согласился Петр и поднялся с травы. — Пойдем, Иешуа, пора. Светает. Нам надо уйти отсюда и переждать один день и одну ночь. Да и поесть не мешает: в животе урчит — больно слушать.

ДЕЙСТВИЕ — 5. ЭПИЗОД — 4

ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан

(Окончание)

Пётр привел Иешуа в Нижний город, в свой дом, о существовании которого знали только он и Иоанн. Не считая равнодушных Техников из будущего и любопытных соседей из настоящего. Иешуа не спросил, откуда у Петра такое роскошное пристанище, Иешуа был, похоже, слишком потрясен картиной грядущего мира — с точки зрения религии, его Веры! — картины, мрачно и безнадежно написанной Петром. Он всю дорогу молчал и не возразил даже, когда Петр заставил его надеть на голову заранее припасенный платок и закрыть им лицо. Иершалаим все-таки, Машиаха здесь легко бы узнали…

Он не удивился относительному богатству дома, а для него, плотника и сына плотника из галилейской деревни, — и вообще абсолютному, поскольку с далекого детства не приходилось ему бывать в домах подобного уровня. Разве что у Левия в Вифании, так там не столько дом радует, сколько добротное хозяйство вокруг. Ну, еще у Кайафы, но то не считается: приговоренный к смерти вряд ли обращает внимание на интерьер камеры для допроса… Здесь и сейчас его состояние, как опасливо казалось Петру, было близким к подавленному, хотя в качестве допрашиваемого на сей раз был Петр. Если уж прибегать к сравнениям из допросно-следственной практики, то Иешуа очутился в роли следователя, узнавшего от пытаемого тайну собственного будущего, и оно его отчаянно напрягло.

Суббота только рассвела, шабат был в разгаре, купить еды и питья по дороге возможности не представилось, улицы как вымерли, даже предосторожность с платком оказалась лишней. Петр усадил Иешуа в главной комнате на кушетку перед столом, полез в подпол, порылся в небогатых запасах, с удивлением отыскал, однако, немалый кувшин прошлогоднего вина с залитым воском горлышком — значит, цело, значит, не прокисло, а еще нашел круг чуть подсохшего, но вполне съедобного овечьего сыра и завернутую в тряпицу мацу. Пришла догадка: Иоанн постарался, понял, что Петр приведет Иешуа сюда. Когда успел только все принести?..