Дюна. Первая трилогия - Фрэнк Герберт

Чани дернула его за рукав.

Пауль взял трубку в рот, услышал, как закричали вокруг люди. Жидкость хлынула в его горло — Чани сжала бурдюк. Крепкий аромат кружил голову.

Чани взяла у него трубку, передала бурдюк в руки, протянувшиеся снизу, из толпы. Пауль не мог оторвать глаз от ее руки — от зеленой траурной повязки…

Когда он выпрямился, Чани, проследив его взгляд, сказала:

— Я могу оплакивать его даже в радости Вод. И это — то, что принес нам он… — Она вложила свою руку в его, повела вдоль уступа. — У нас с тобой есть общее, Усул. Мы оба потеряли отцов — из-за Харконненов. Харконнены убили их…

Пауль послушно шел за ней. Ему казалось, что его голова отделилась от тела и затем встала на место… но как-то не так. Ноги сделались будто резиновыми и остались — где-то далеко внизу.

Они вошли в узкий боковой проход, тускло освещенный настенными светильниками. Наркотик уже начал действовать, разворачивая время как раскрывающийся цветок.

Когда они повернули в следующий полутемный тоннель, ему пришлось схватиться за Чани, чтобы не упасть. Через ткань он ощутил ее тело, одновременно крепкое, упругое и мягкое, — и почувствовал, как вскипает его кровь. Это чувство, соединившись с действием наркотика, сливающего прошлое и будущее с настоящим, давало необычное ощущение тройного, тринокулярного зрения…

— Я… я знаю тебя, Чани, — прошептал он. — Мы сидели на обрыве над песками, ты плакала, и я тебя успокаивал. И мы обнимались в сумраке сиетча. И мы… — Он начал терять только что обретенный фокус своего зрения-во-времени, попытался потрясти головой, но споткнулся.

Чани помогла ему удержаться на ногах и, отведя тяжелые плотные занавеси, ввела Пауля в желтый, теплый уют семейного жилья. Низкие столики, подушки, мягкое ложе — расстеленные на полу одеяла, покрытые оранжевой тканью.

Пауль как-то осознал, что они наконец остановились, что Чани смотрит ему в лицо и глаза ее полны безмолвного страха.

— Ты должен объяснить мне… — прошептала она.

— Ты — Сихайя, — сказал он. — Весна Пустыни…

— Когда племя разделяет Воду, приобщается к ней, — проговорила она, — мы вместе. Все мы. Мы… разделяем. Я чувствую… других внутри себя… но я боюсь разделять это с тобой.

— Почему?

Он попытался сконцентрировать внимание на ней, но прошлое и будущее врывались в настоящее и застили его взор. Он видел ее в бесчисленных окружениях, обличьях, во множестве мест…

— В тебе есть что-то пугающее… — проговорила она. — Когда я увела тебя оттуда… я сделала это потому, что поняла, что этого хотят все. Ты… подавляешь. Ты… заставляешь нас видеть разное… такое…

Он заставил себя говорить отчетливо:

— Что ты видишь?

Чани опустила взгляд на свои руки.

— Я вижу дитя… у себя на руках. Это наш ребенок… мой и твой. — Она прикрыла рукой рот. — Откуда, откуда я знаю каждую черточку твоего тела?

И у них есть толика твоего дара, сказало его сознание, только они его подавляют, потому что он их страшит.

В миг прояснения он увидел, как дрожит Чани.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он.

— Усул… — прошептала она, вздрагивая.

— В будущее спрятаться нельзя, — мягко сказал он. Его охватила жалость. Он притянул ее к себе, погладил по голове. — Чани… Чани… не бойся…

— Усул, помоги мне! — не то вскрикнула, не то всхлипнула она.

Ив миг он ощутил, как наркотик заканчивает в нем свою, работу — срывает завесы, скрывающие далекое облачное кипение будущего.

— Ты так спокоен… — изумленно сказала Чани.

Он ощутил себя в центре своего восприятия; во все стороны расстелилась диковинная страна времени, уравновешенная — и кипящая, узкая — и раскинувшаяся необъятной сетью, охватившей бесчисленные миры и силы. Натянутый канат, по которому надо пройти. И раскачивающиеся качели или провисшая проволока, на которой надо удержаться…

С одной стороны он видел Империю, Харконнена по имени Фейд-Раута, рвавшегося навстречу ему подобно смертоносному клинку; сардаукаров, исходящих со своей планеты, несущих погром на Арракис; Гильдия смотрит на это сквозь пальцы и плетет свои заговоры и интриги; а Бене Гессерит продолжает селекцию, согласно своей генетической программе… Все они нависали над горизонтом подобно грозовой туче — и их сдерживали всего лишь фримены и их Муад'Диб… спящий гигант, которого фримены выбрали своим вождем в безумном джихаде, катящемся через Вселенную…

Пауль ощутил себя в самом центре. В точке опоры, на которой вращалась вся эта невероятная махина. Он шел по тончайшей нити мира, и у него была его толика счастья, ибо была рядом Чани.

Он видел все это впереди — время относительного покоя в тайном сиетче, мгновения мира меж бурь насилия.

— И нет иного места для мира… — прошептал он.

— Усул, ты плачешь!.. — проговорила потрясенная Чани. — Усул, опора моя, сила моя — ты отдаешь влагу мертвым? Но чьим?..

— Мертвым, которые не умерли еще, — ответил он.

— Тогда пусть живут, пока есть у них время! Сквозь наркотический туман он ощутил ее правоту, притянул ее к себе по варварски крепко.

— Сихайя! — прошептал он. Она коснулась его щеки.

— Я больше не боюсь, Усул, посмотри. Когда ты держишь меня так, я вижу то же, что и ты…

— Что ты видишь? — спросил он и взглядом потребовал ответа.

— Я вижу, как в момент затишья меж бурь мы дарим друг другу любовь; ибо это то, для чего мы созданы.

Наркотик вновь овладел им. Сколько раз ты дарила мне покой, утешение и забвенье! Он заново ощутил этот ярчайший свет, озаривший воображаемый пейзаж времени; ощутил, как становится воспоминаниями его будущее; ощутил нежность плотской любви, объединение и слияние душ, мягкость — и неистовство.

— Ты сильная, Чани, — проговорил он еле слышно. — Будь со мной.

— Я всегда буду с тобой, — ответила она и поцеловала его в щеку.

Книга III. Пророк

~ ~ ~

Никто и никогда не был близок с моим отцом — ни мужчина, ни женщина, ни ребенок. Единственным человеком, чьи отношения с Падишах-Императором можно было бы назвать дружескими, был граф Хасимир Фенринг, спутник Императора с детства. Оценить его дружбу можно прежде всего по позитивным моментам; так, ему удалось погасить подозрения, возникшие было в Ландсрааде после арракийских событий. Как говорила мне моя мать, это обошлось графу больше чем в миллиард соляриев, потраченных на взятки — Пряностью; а кроме того, ему пришлось сделать и множество других подарков: рабыни, должности, титулы, почести… А другим крупным свидетельством его дружеских чувств к отцу, на этот раз, так сказать, негативным, был отказ убить человека — хотя он мог бы сделать это и хотя мой отец дал ему приказ — убить…