Eurocon 2008. Спасти чужого - Сергей Лукьяненко

— Это очень высокая цена, — после паузы произнесла нигири.

— А у тебя нет выхода, ушастая, — усмехнулась Два Сапога.

Глаза Дагни засверкали, ноздри раздувались, губы подрагивали в предвкушении ответа. Два Сапога не сомневалась, что ответ будет положительным, — Гарусе действительно некуда деваться, и рыжая упивалась властью над женщиной.

«Пусть не получилось убить — зато мы ее замучаем. Орвар прав: так веселее».

— Сначала мы определим, что я получу за остатки магии.

— Чего же ты хочешь?

— Об этом я скажу только Орвару.

И прежде чем Расмус успел открыть рот, нигири и толстяка накрыла снежная пелена.

— Ты обязан сказать, чем ей помог, — угрожающим тоном заявил Углежог, наблюдая за удаляющейся нигири.

— Не обязан, — отрезал Орвар.

— Вдруг ты перенесешь ее в Мышиные горы?

Чернобородому очень хотелось, чтобы ведьма сдохла.

— Я мог бы перенести ее без лишних разговоров, — покачал головой толстяк. — Но это было бы неинтересно. Не волнуйся, братец, я чту правила: Гаруса пойдет к Мышиным горам сама, без магии. И Леннарт легко ее догонит. — Орвар взял в руки кусок говядины. — Кстати, не забывай, Расмус, что цену Изгою выставлю я. И эта цена — меч Леннарта.

И выразительно посмотрел на Ингольфа.

Два Сапога перехватила взгляд толстяка и нахмурилась. Охотник прищурился. Ингольф остался невозмутим. Углежог же, поразмыслив над предложением Большого Брюха, возмутился:

— Чем же он ее зарежет?

— Придумает что-нибудь, — махнул рукой Орвар. — Или вы ему подскажете… На самом деле, нам пора определиться с куда более важным вопросом: на что спорим?

— Если выиграет наемник, ты отдашь мне свою знаменитую собачью шубу, братец, — предложил Расмус. — И весь следующий год проходишь в одних штанах.

Толстяк похлопал себя по животу, подумал, высасывая из косточки мозг, после чего кивнул:

— Хорошо. Но если победит нигири, я спилю у Дагни каблуки с сапог. Пусть она в следующий Отиг будет похожа на идиотку.

— Я с тобой не спорила, жирный ублюдок! — завопила рыжая.

— Ты подруга Расмуса.

— Но не его вещь!

— Да, Брюхо, придумай что-нибудь другое, — примирительным тоном предложил Углежог и покосился на проснувшуюся Сив: — Не хочешь заключить пари, сестричка?

— Я хочу замуж, — честно ответила некрасивая девушка, хлопая редкими ресницами. — Пойдешь?

— Я замуж не хожу, — ответил чернобородый, на всякий случай отодвигаясь от приставучей Невесты подальше. — Я в жены беру.

— Возьми меня, — предложила Ледяная Невеста. — Я хорошая…

— Дорогая! — возмутилась Два Сапога, услышав предложение Сив. — У тебя совесть есть?!

— У меня мужа нет, — всхлипнула та. — Танцую, танцую, а муж все не приходит.

— На танцы только прохвосты слетаются, — с умным видом заявил Орвар. — Хорошего мужика прикармливать надо.

И принялся облизывать пальцы.

— А тебе жена не нужна?

— Ты готовить не умеешь.

Невеста запустила в жидкие волосы тоненькие пальчики и беззвучно заплакала. Дагни уселась рядом с Расмусом и они о чем-то зашептались. Большое Брюхо ковырялся в зубах, ожидая, когда из темноты прилетит следующая перемена. А Ингольф и Охотник, отодвинувшись как можно дальше от товарищей, негромко вели собственную беседу.

— Как ты думаешь, что попросит наемник? — поинтересовался мечник, бесстрастно разглядывая одну из собак Охотника.

— Коня, разумеется, — усмехнулся тот. — На лыжах ему нигири не догнать.

— А он очень хочет до нее добраться, — вздохнул Ингольф.

— Так сильно, что не побоялся отправиться в путь накануне Отига, — подтвердил Охотник.

Мечник помолчал, а затем твердо произнес:

— Я хочу ей помочь.

Охотник сжал ухо желтоглазой суки — та удивленно посмотрела на хозяина, — однако ответил собеседнику прежним, спокойным тоном:

— Нигири сама решила, что купить на остатки магии. Разговор окончен.

— Будет лучше, если Леннарт умрет, — холодно сказал Ингольф.

Сказал решенным тоном.

— Хочешь вмешаться в спор Орвара и Расмуса? Грязнуля будет недоволен.

— И что он сделает? Убьет меня?

Охотник расхохотался:

— Хорошая шутка, Ингольф! — И тут же стал серьезным: — Но я не хочу ссориться с Углежогом. Мне нравится дикость грязнули.

— Для меня это очень важно, — прорычал мечник. — Разреши мне поединок.

Несколько секунд мужчины буравили друг друга взглядами, после чего Охотник отвел взгляд, погладил плюхнувшегося на место обиженной суки кобеля и грустно улыбнулся:

— Наконец-то.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Ингольф.

— А ты не понял? Или боишься, что понял неправильно?

— Что ты имеешь в виду? — требовательным тоном переспросил мечник.

— То, что сказал, — ответил Охотник. — За те восемьсот лет, что я вынужден терпеть твое общество, ты впервые сам вызвался на бой.

«Те восемьсот лет…» Понимание заставило Ингольфа вздрогнуть:

— Так просто? Я должен был сам…

— Нет, человековское отродье, не просто, — жестко перебил мечника Охотник. — Ты должен был САМ: и душой, и телом. Каждой своей частичкой. И самое главное — ты должен был захотеть победить. Даже не так: тебе нужна победа любой ценой.

— Ты не позволишь мне убить наемника! — Мечник скрипнул зубами.

— Нет, Ингольф, не так: ты сам должен будешь сделать выбор. — Охотник издал издевательский смешок: — К тому же все говорят, что Леннарт крутой боец.

— Крутые бойцы не шляются по северным пустошам и не ночуют в клоповниках, — отрезал Ингольф. — Крутые бойцы живут южнее, в столице и богатых марках, где много преступников и много охотников за головами. Там крутость проверяется другими бойцами, не менее сильными. О Леннарте же складывают легенды пропахшие селедкой рыбаки да пастухи. Ему хватает этой славы.

— Он силен и победил многих воинов.

— Где простолюдин мог обучиться высокому искусству? — высокомерно осведомился мечник. — Я убью его без твоей помощи, убью даже с закрытыми глазами, убью и помогу нигири дойти до Мышиных гор. Ублюдок Расмус отнял у нее магию, но я верю — она дойдет. У нее глаза горят. Она дойдет.

— Но почему?

— Мое дело, — в третий раз за вечер повторил Ингольф.

— Если убьешь Изгоя, тебе придется бродить с нами еще тысячу лет!

— Я уже проклят, — напомнил мечник. — Тысячей лет больше, тысячей меньше… Мне давно все равно.

— Ставишь тысячу лет проклятия ради чужой женщины?

И снова во взгляде Ингольфа появилось высокомерие. Даже — Высокомерие. И обращено оно было не к простолюдину, что топтался сейчас на лыжах, умело ведомый ночными тварями, а к самому Охотнику, одно только имя которого наводит страх на людей. Ингольф смотрел на Охотника так, что тот начал понимать разницу между тварью и человеком.