Романтика неба - Борис Тихомолов

Скрипнула дверь, и нас обдало теплом и запахом складского помещения. Ослепленные светом, мы не сразу сообразили, куда попали. Мимо торопливо прошмыгнул человек в штатском, через плечо у него свисал портняжный сантиметр. Вслед за ним прошли еще несколько человек и тоже с сантиметрами. Кто-то сказал вполне отчетливо, но не совсем понятно:

— Заходите, товарищи, выбирайте, кому какая понравится…

Чего выбирать? Кого выбирать? Еще не пришедшие в себя от мороза, мы прошли в другое помещение, где на специальных вешалках висело множество полускроенных и полусметанных генеральских шинелей из самых лучших сортов драпа.

— Эх, вот это да-а-а! — воскликнул кто-то, и мы опомниться не успели, как этот кто-то, оказавшийся мотористом, кинулся в самую гущу шинелей выбирать себе по вкусу.

— Эй-эй! — крикнул Романов. — Тебе не положено по уставу!

— Ничего, ничего, — вмешался портной. — На это есть особое распоряжение. Выбирайте, и мы сейчас же на вас все и подгоним.

— Ну, раз особое указание…

Я выбрал себе шинель. Портной, хлопоча возле меня и намечая мелком, где урезать, где подшить, сказал:

— Вот, товарищ майор, вчера я Иосифу Виссарионовичу шинельку справил, а сегодня делаю вам.

— Иосифу Виссарионовичу?!

И я с трепетным чувством посмотрел на его ловкие пальцы, порхающие у моей груди и словно благословляющие меня на что-то, пока мне неизвестное.

Через два часа мы были одеты с головы до ног во все новенькое. Даже носовые платки и великолепные кожаные перчатки на нежнейшем меху лежали в карманах наших шинелей.

— Вот это па-а-рень! — восхитился Белоус, разглядывая себя в зеркале, и поправляя на голове шапку-ушанку из светло-серого каракуля.

Что и говорить, все мы были писаные красавцы, только вот мотористы в шинелях из генеральского драпа выглядели странно.

— Разжалованные генералы! — сострил Белоус и загоготал. Он любил острую шутку.

Куда мы летим?

Утро 23 ноября 1943 года выдалось морозное и туманное. Мы вышли к самолету еще как следует не проснувшиеся и не пришедшие в себя от вчерашнего сказочного переодевания. Нас подняли рассыльные:

— Срочно! Перелетать на Центральный аэродром!

«Начинается!» — подумали мы. На душе волнение перед неизвестным. Такой полет! Такой громаднейший маршрут! Все ли долетим до места назначения?

Застоявшийся самолет принял нас холодком. Но заработали моторы, запульсировали стрелки заиндевевших приборов, и машина согрелась, ожила. Все готово, все в порядке! Выруливаем, взлетаем. Ставлю курс на Москву. Но где же Москва и где Центральный аэродром? Как найти его в этой густой смеси тумана и дыма, висящего над столицей?

Однако нашли. Заход, посадка. Подруливаем к указанной стоянке и выключаем двигатели. На аэродроме тихо, и уже стоят другие наши самолеты. Однако до чего же неприятная, промозглая погода!

Выбираюсь из сиденья, чтобы еще раз проверить пассажирский салон — все ли в порядке. Ряды мягких кресел ослепляют белизной чехлов. Ноги мягко тонут в ярко-красной ковровой дорожке. Глушаев, пока мы летели, уже успел наладить отопление салона, и в самолете тепло и уютно.

Нас никто не встречает. Пассажиров нет. Странно. Ждем минут двадцать. Наконец появляется автобус, и из него как-то вяло и с каким-то, как мне показалось, недовольством вылезают офицеры с планшетами в руках. Они расходятся по самолетам. Это кто же? Наши пассажиры? Что-то очень мало — по одному на экипаж.

Вглядываюсь в приближающегося к нам офицера и узнаю в нем штурмана Сергея Куликова.

Куликов поднимается по лесенке. Здороваемся. Сергей явно не в духе. Говорит ворчливо:

— Штурманом я у тебя. Пошли.

— Как пошли?

— Пошли. Запускай моторы и пошли.

— Ничего не понимаю! А пассажиры?

Куликов досадливо махнул рукой:

— Не будут. Пошли, потом расскажу.

Я пожал плечами:

— Ну, пошли так пошли.

Запустили моторы. Надо выруливать, а мне все не верится: пассажирский салон пустой. Неужели так и полетим? Куда? Зачем?

С недоумением смотрю за борт. Стоит Голованов и с ним флаг-штурман полковник Петухов. Он машет мне рукой:

— Выруливай! Взлетай!

Отвечаю жестом: «Понял!»

Взлетаем. Легкий, как пробка, самолет тотчас же отрывается от земли и устремляется вверх. Непривычно как-то и несолидно.

На компасе курс 145. Сейчас мы наберем высоту и возьмем курс на восток — 90. Ведь нам лететь в… Америку!

Куликов сидит на правом сиденье. Вид у него кислый и какой-то загадочный.

— Курс? — говорю я, обращаясь к нему.

Сергей кивает головой:

— Так и держи!

Я обалдело хлопаю глазами.

— Это что за новость?! Куда мы летим?

Между кресел появляется Глушаев:

— Почему не ложимся на курс?

Отвечаю сухо:

— Мы на курсе! — И к штурману: — Показывай!

Куликов разворачивает карту. На ней маршрутная линия: Москва — Сталинград. Курс 145. Расстояние 900 километров. И все!

У Глушаева глазки-щелочки превращаются в кругляшки.

— Ничего не понимаю! Что это значит?

— Не знаю, — растерянно говорит штурман. — Этот маршрут мы получили… только вчера. Поздно вечером и… ночевать нас оставили в штабе АДД. А сегодня утром вот — тепленьких прямо сюда…

— Ладно. Раз не знаешь, значит, не знаешь, — обиженно говорю я и отворачиваюсь.

Глушаев уходит.

Летим молча. Высота две тысячи метров. Под нами разорванные облака, и земля просматривается плохо: снежный покров смывает очертания рельефа. А мне плевать. Не в первый раз. И вообще я зол на штурмана: подумаешь — секреты!

Куликов совсем раскис. Он ворочается в кресле, то и дело посматривая на меня. Наконец не выдержал:

— Ну, чего ты надулся? Думаешь, я от тебя что-то скрываю?

— А то нет?

— Ну, честное слово, ну!..

Заглядываю ему в глаза. Да, действительно, он ничего не знает! Вот так штука!

— Ладно, Сережа, извини.

Появляется Белоус, сует мне в руку бланк радиограммы. Земля запрашивает: «Сообщите ваше местонахождение».

Передаю радиограмму штурману: это по его части.

Куликов бросает взгляд на часы, потом на карту, что-то подсчитывает по линейке и, перевернув листок, пишет на его обороте ответ. Беру у него радиограмму. Только после моей визы радист подаст ее в эфир.

Читаю: «Пролетели Ковров» — и подпись: «Куликов».

Вот это здорово! Ковров — ведь это на восток, а мы летим на юг!

Быстро подсчитываю: мы в воздухе 1 час 15 минут. Значит, прошли что-то около трехсот километров, и под нами должен быть… Да вот он — Ряжск.

Я готов возмутиться. Только что клялся, что ничего не знает…

— Слушай, Сергей!..

Куликов растерянно улыбается, пожимает плечами:

— Ничего, давай. Так надо, чтобы не знали, куда мы летим.