Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах - Борис Панкин

Я сопоставлял написанное о нем с тем, что читал и слышал раньше. Стыдясь своей, не по возрасту, непосредственности, примерял его хождения по мукам, которые были таковыми в самом буквальном смысле этого выражения, к себе. Падал в собственных глазах в пропасть и карабкался из нее наверх, чтобы снова упасть… И сколько еще раз потом мое чувство собственного достоинства и уважения к себе разбивалось, как морская волна о скалы, о судьбу и личность этого человека. И кажется, этот спор с самим собой прекратится только вместе со мной… Но не он ли и придает мне силы писать эту книгу?

Начиналось все как будто со случайного и малопримечательного эпизода. В десятом классе, это было уже в 1959 году, три года спустя после XX съезда, Буковский предпринял издание сатирического машинописного журнала, который по его тогдашнему ощущению не имел никакого отношения к политике. Так, литературные пародии на каких-нибудь Софронова или Кочетова, фельетоны и дружеские шаржи на учителей и одноклассников. И все это – в одном экземпляре. Тем не менее в школе немедленно высадился десант чиновников из Министерства просвещения и райкома партии. Шутки истолковали в политическом смысле, все начинание окрестили подрывным. Директора школы сняли с работы, а Буковского исключили из школы. И порекомендовали пройти перевоспитание в рабочем коллективе. Отцу по месту его работы объявили партийный выговор за плохое воспитание сына.

Бог мой, не сами ли власти вызывали огонь на себя, не они ли ковали ту сталь, которая в конце концов по их же головам и прошлась? Судьбы Господни неисповедимы. Я не мог не подумать, что нечто подобное могло приключиться и со мной. Только десятью годами раньше, еще при Сталине. Но не приключилось – к счастью или увы?

В школе, где я оканчивал десятилетку, ребята из параллельного класса создали… тайное общество. Да-да, тайное общество, которое называлось ОЮЛНИЛ – Общество юных любителей науки и литературы. Помню даже имя инициатора этой затеи – Леню Боголюбова, который слыл вундеркиндом и окончил школу с золотой медалью. Я не был среди основателей, но был польщен приглашением вступить.

Тайным это общество считалось потому, что собственного желания стать его членом было недостаточно. С целью, как потом рассказывал мне Боголюбов, оградить общество от тупиц и зубрил, была разработана хитроумная система экзаменовки, ритуалов, вступительных работ, которые я все счастливо одолел.

Нормальному человеку сразу становилось ясно, что все это навеяно Гайдаром. А может, Львом Кассилем или Фраерманом. Ненормальные, типа тех, что расправились с Буковским, вполне могли, что я осознал много позднее, квалифицировать эту затею как заговор, противопоставление комсомолу. В нашей школе ничего этого не произошло. Общество благополучно просуществовало несколько месяцев и своевременно скончалось своей смертью вместе с окончанием нами школы. Я поступил на филфак МГУ, Боголюбов, кстати еврей по национальности, – на исторический, где скоро снова прослыл звездой.

В университете я еще до университетской многотиражки стал трудиться в факультетской стенной газете «Комсомолия», где выступал с длиннющими литературными шаржами на наших профессоров, в том числе и тех, кто преподавал «теорию и практику большевистской печати». Я, в частности, с удовольствием сделал достоянием гласности историю о том, как заведующий отделением журналистики пришел на экзамены по этой самой «теории» и студентам третьего курса предложил, видимо спьяну, – он любил приглашать студентов в пивную, где показывал им, как хлебать водку с кусками чернушки из пол-литровой кружки, – билеты четвертого курса, на которые они чуть ли не поголовно ответили на «отлично». После чего возмутились и сказали, что еще год они эту «матату» слушать не будут.

К каждому свежему номеру газеты, а она была длиною метров в пятьдесят, столько, сколько позволяли коридоры старого здания МГУ на Моховой, было не протолкаться несколько дней подряд. И что же? Ничего? Если меня и трясло, то, как помнит читатель, совсем по другому поводу. Да и тут обошлось для меня счастливее, чем для моих обидчиков.

Вообще, как я с недоумением вспоминаю, контроль и слежка, существования которых я тогда даже и не подозревал, отнюдь не были такими всепроникающими. Или мне так везло? Преподаватель по «технике редактирования», например, отставной метранпаж «Известий», прочитал нам целую лекцию о «характерных» ошибках, описках и опечатках, встречающихся на страницах газет. Среди других, звучащих вполне безобидно, он привел случай из собственной практики, когда «Известия» чуть было не вышли с шапкой «Приказ Верховного главнокомандующего», где в слове «главнокомандующего» была пропущена… – тут он конфузливо, как сейчас это помню, хихикнул, – была пропущена буква «л». Ошибку нашел «свежая голова» уже в сигнальном номере.

Дело было в 1951 или 1952 году… Мы тоже похихикали. И только несколько лет спустя, задним, как говорится, числом, я испугался – и за нашего лектора, и за нас, его хихикающих слушателей, которых всех по идее должны бы были замести…

Должны были, но не замели. Пронесло. А вот Буковскому не повезло – или по некоей высшей мерке повезло, – что он уже в ранней юности получил от советской власти и родной коммунистической партии, членом которой был и его отец, такой урок, какого позабыть не может и до сих пор.

Так был ли путь, выбранный Буковским, случайностью или закономерностью?

Наверняка – последнее. В отличие от многих, кто, как и я, грешил ересью и до поры до времени и не догадывался об этом, он уже тогда сказал себе, как написал лорд Бетелл с его слов, что будет сознательно бороться с системой и не позволит себе в этой борьбе ни одного компромисса.

И это, отметил про себя автор книги, было необычным даже для выдающихся диссидентов. И в этой связи напомнил о том, что и я годом позже упомянул, выступая перед слушателями Манчестерской высшей школы экономики: Андрей Сахаров оставался лояльным советским ученым вплоть до 1968 года, и Солженицын свою литературную карьеру начал хоть и после отсидки в ГУЛАГе, но в легально издаваемом «Новом мире», редактор которого к тому же в ту пору пользовался поддержкой главы государства и партии – Хрущева. И первую восторженную рецензию на «Ивана Денисовича», принадлежащую перу не любимого Солженицыным Константина Симонова, напечатали «Известия», редактируемые зятем Хрущева. И до Ленинской премии ему при тайном голосовании не хватило всего нескольких голосов. И опередил его весьма уважаемый человек, любимец миллионов советских и российских читателей нескольких поколений, спецкор «Комсомолки» Вася Песков.