Экскременты космических лосей - Крюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И снова жизнь потекла своим чередом. Романов на оценку стало приходить гораздо меньше. «Возможно, авторы относятся к творчеству серьёзнее, чем раньше, – думал Гоблинович. – Больше времени уходит на то, чтобы как следует продумать сюжет». Сам же Иннокентий только и делал, что проверял почту. Он едва мог дождаться ответа из отдела по драматическим произведениям.
В конце концов ответ пришёл. Прежде чем открыть письмо, Гоблинович даже выпил рюмку настойки, хотя давно не брал в рот алкоголя.
«Уведомляем, что Ваше произведение НЕ ОДОБРЕНО комиссией», – прочёл Иннокентий, и ниже было приведено заключение цензора. Елдыринец почувствовал, как заныло у него в груди.
Ему понадобилось опрокинуть ещё несколько рюмок, прежде чем он решился прочитать саму рецензию. Она не была разгромной, однако от каждого комментария веяло холодом. Основную часть составляли цитаты из текста.
«Пьеса вторична и лишена чёткой структуры, – говорилось в заключении. – Идея размыта. У главной героини отсутствует мотивация и рост. Автору необходимо переработать смысловую составляющую произведения. В целом, пьеса не представляет художественной ценности, не несёт свежих идей и едва ли будет интересна современному зрителю».
Иннокентий перечитывал письмо, будто оглушённый. «Они ждут, что Вдохновение будет расти как персонаж? – в сердцах думал бедняга. – Да оно, мать его, Вдохновение! Какого роста они хотят?!» Невольно вспомнились персонажи, характеры которых так и остались неизменными: Простофиля Грибуль и Кларисса Старлинг. «И что?! – возмущался Гоблинович. – Клариссу Старлинг испортило отсутствие динамики?!»
Отчаявшись, Иннокентий закрыл письмо. Хотелось выть от обиды. Внезапно его взгляд упал на бутылку настойки, которая стояла здесь же. «Пропади оно пропадом!» – сказал себе елдыринец и напился – впервые за несколько лет.
Он провёл ночь в кабинете. Утро началось для него с похмелья. Оклемавшись, Гоблинович решился написать господину Шерези-Шико – главе отдела по драматическим произведениям.
«Прошу пересмотреть решение относительно моей пьесы», – начал Иннокентий своё ходатайство. В Комитете Цензуры был особый порядок: для того, чтобы рассмотреть роман или повесть, обычно привлекали только одного цензора. А для того, чтобы оценить пьесу, необходима была целая комиссия. К театральному искусству подходили более тщательно. «Книгу можно просто прочесть, а пьесу нужно ещё и поставить», – говорила Хельмимира. Именно поэтому из множества пьес, которые приходили на оценку, лишь немногие попадали к режиссёрам. Иннокентий с горечью понимал: его детище не оказалось в числе лучших.
Несколько дней прошло в мучительном ожидании. Иннокентий старался не поддаваться панике. Теперь он снова держался подальше от алкоголя, и всё же иногда на него нападало отчаяние. В такие моменты елдыринец готов был позвонить Хельмимире, однако что-то его останавливало. Последняя их встреча прошла не очень гладко. К тому же, мундиморийка никому не помогала ради кумовства. Так, например, она забраковала последний альбом Дюнделя.
– Я не обязана пропускать сырые тексты, даже если их написал твой муж, – сказала она Стефании. – Пускай садится и дорабатывает.
В один прекрасный день Иннокентию позвонил Чепухеня. «Ну и ну!» – удивился Иннокентий, увидев его номер на экране коммуникатора. Они не виделись с тех пор, как вместе закончили курсы литературной критики.
– Как жизнь? – бодро спросил Чепухеня. – Знаю про твою пьесу… Мне жаль, друг.
Чепухеня был приземистый, полноватый гуманоид елдыринского происхождения. Он относил себя к расе истинно людей, хоть в роду у него были и ниби. С ранней молодости Чепухеня страдал облысением и даже подсаживал себе волосяные луковицы. До того, как попасть в отряд, он работал редактором и пару раз публиковался, но потом его поймали на «запрещёнке». Партизаны отбили его от конвоя. Он присоединился к ним и стал оператором разведывательных дронов. После победы Чепухеню взяли на Джоселин – как человека, особо преданного идеалам космических партизан. Более того, он умудрился стать цензором драматических произведений.
– Я был в комиссии, – признался Чепухеня.
– А кто принимал окончательное решение? – спросил Гоблинович.
– Харданари. Его назначили главным.
– Я написал Шерези-Шико… Попросил пересмотреть заключение по пьесе.
– Вряд ли он согласится. Хотя… знаешь, многим ребятам понравилась пьеса. Тебе бы кое-что доработать. Они не всё указали в рецензии.
Сердце Гоблиновича учащённо забилось.
– Неужели есть надежда? – робко спросил елдыринец.
– Не знаю, но пьеса хорошая, и попробовать стоит, – ответил Чепухеня. – Если хочешь, сегодня встретимся.
– Где? – с нетерпением воскликнул Иннокентий.
– Неподалёку от меня есть ресторан «Потому что гладиолус». Хорошее место, я приглашаю.
Чепухеня жил в зоне Мария-Кюри. «Приличный район, хоть и недалеко от космодрома», – подумал Гоблинович, пролетая над сектором, который указал ему Чепухеня. Иннокентий едва сумел залететь на парковку огромного развлекательного центра. Он оставил телекоптер в ячейке и направился вниз: ресторан находился на первом уровне. Оказавшись внутри, елдыринец ахнул: это была оранжерея! Невольно вспомнился дом на Лизе-Мейтнер.
Чепухеня прибыл раньше и уже сидел за столиком.
– Я заказал нам две вытяжки из капуцина, – сказал он Иннокентию. – Надеюсь, ты не против?
– Это алкогольный напиток? – спросил Гоблинович.
– Да, а что?
– Ничего…
– Можешь выбирать любой цветок: его зажарят в кляре и подадут на закуску.
Только теперь Гоблинович заметил, что они сидели под огромным – размером с небольшое дерево – гладиолусом. «Вот так чудеса творит наука!» – подумал елдыринец. Вокруг бегали диковинное птицы.
– Я тебе сразу скажу: зацепила меня твоя пьеса, – признался Чепухеня.
– А что остальные? – спросил Гоблинович.
– Было много споров. Харданари, негодяй, упёрся… Дошло даже до того, что обратились к шефу.
Гоблинович тяжело вздохнул: если пьесу не принял сам Шерези, то плохо дело. Вскоре официант принёс напитки. Елдыринец залпом опрокинул рюмку. Оба цензора сделали ещё заказ: жареный русланник и ассорти из копчёностей. Когда Чепухеня попросил бутылку облепиховой настойки, Иннокентий хотел было его остановить – а потом махнул рукой: была ни была!
Поговорили немного о работе. Несмотря на уныние, Гоблинович всё-таки был приятно удивлён. Они с Чепухеней близко не дружили – и вдруг он вызвался помочь… «Возможно, ему действительно понравилась моя пьеса! – с надеждой думал Иннокентий. – Впервые кто-то поддержал меня как автора».
Когда принесли заказ, Гоблинович и вовсе повеселел. Еда была вкусной, а от алкоголя по телу разливалось приятное тепло.
– Тебе нужно просто избавить свою пьесу от лишних деталей, – рассуждал Чепухеня. – Она у тебя слишком… как бы это сказать? «Хрестоматийная», что ли… Всё так выбелено, что и плюнуть некуда. Поэтому в диалогах не чувствуется жизни. Твои персонажи разговаривают, как в древних трагедиях: тяжелый слог. Тебе мешает излишнее знание теории литературы.
Несмотря на критику, Гоблинович впервые за несколько недель был по-настоящему счастлив. Алкоголь как следует ударил ему в голову. Чепухеня
