Правда выше солнца - Анатолий С. Герасименко

по-прежнему ворочались камни, подставляли острые обломки, выщёлкивались из-под ступней. Но Акриону было всё равно. В ушах звучало эхо собственных слов. Жертва. Он принёс себя в жертву. Навсегда… Это должно было повергать в отчаяние, однако почему-то, наоборот, приносило спокойствие. «Так правильно, – думал он, чувствуя, как внутри что-то укладывается, оседает. – Так справедливо. Единственное, что осталось сделать. После всего, что уже сделано». Временами накатывала ледяная волна ужаса перед муками, которые ожидали впереди, но этот ужас был извне, он приходил и уходил, словно ветер на поверхности моря, а в глубине души царил покой.

Впервые за всё время, что прошло с того дня, когда Акрион убил отца.

Вскоре каменистая земля сменилась землёй выжженной и пустынной, а затем – влажной и топкой. Скалы больше не громоздились двумя неприступными стенами по берегам реки. Вновь показались страждущие души. Старец, что плёл бесконечную и бесполезную верёвку. Мученик, пожираемый ядовитыми мухами. Тот, чьи ноги превратились в корни и гнили в болоте. И прочие, прочие, кому не было числа, и не было конца их страданиям.

Акрион смотрел на них по-новому. «Вот они, – думал теперь, – мои товарищи по несчастью. Те, кто, как и я, платят за то, что сделали. Вот те, чей даймоний навеки успокоился». Река угрюмо плескала, будто пела Акриону прощальную песню. Гермес шагал впереди, как и раньше, уверенно и не спеша.

Наконец он остановился. Акрион глянул в сторону и увидел знакомое место. Блестела подёрнутая рябью отмель, уродливо вонзался в небеса утёс с тесной расщелиной, где недавно стояли, прикованные друг к другу, Ликандр и Семела.

Теперь расщелина пустовала.

Только цепи с разомкнутыми кандалами лежали на тёмном от крови граните.

Будто ждали.

– Мне... туда? – спросил Акрион.

Голос дрогнул. Стало жутко – до тошноты, до того, что потемнело в глазах. Вечность мук. Вечность! Он застыл, не в силах шевельнуться, точно сам превратился в камень, мёртвый и неподвижный, как скалы вокруг.

И тут же нахлынуло отвращение. Оно было сильней ужаса. Акрион почувствовал такое презрение к самому себе, так стало мерзко от жалкого своего страха, что он стиснул зубы, напряг спину и шагнул на отмель.

К утёсу.

Ледяная вода Ахерона вспенилась у лодыжек. Холод пробрал до самого сердца, запер дыхание, сковал суставы. Акрион застонал. Сделал шаг, с трудом вырвав ногу из воды. Шагнул ещё, вскинул глаза: далеко ли до берега?

Увидел у скалы смутный силуэт. Женский силуэт.

Раздался плеск. Гермес, явно не чувствуя холода, неторопливо приблизился и встал рядом на отмели.

– Ты всё-таки неплохой парень, – сказал он мягко. – Да, набедокурил порядочно и загубил с дюжину людей. Но видал я и много кого похуже. Зато у тебя получилось по-настоящему раскаяться. И сделать очень трудный выбор. При других обстоятельствах, конечно, твоя история закончилась бы здесь, поскольку невозможно помочь тому, кто сам назначил себе казнь. Но выйдет по-другому.

Женский силуэт стал ярче, как будто сгустился дым, из которого он был соткан. Акрион, не чуя окоченевших ног, изо всех сил всматривался, пытаясь разобрать черты призрака.

– Видишь ли, – сказал Гермес, – ты не единственный, кто сделал выбор.

Акрион, наконец, узнал ту, что стояла у скалы. Это была Фимения – такая же бледная, как и все души здесь.

Ужас вновь сдавил грудь. Ужас не за себя – за сестру.

– Что стряслось? – спросил Акрион, с трудом шевеля ледяными губами. – Фимения не вышла меня встречать во дворце... Она тоже погибла?

– Она узнала о твоей гибели и решила спуститься в загробное царство, – ответил Гермес. – И, как ты, попросила Аида о замене. Только сделала это по-другому. Старый способ – так было заведено у ваших предков-пеласгов. Предсмертный ритуал.

Фимения, полностью обретшая плоть, склонила голову. Волосы рассыпались, закрыли лицо.

– Я не буду с ней меняться, – Акрион задохнулся. – Моё решение – остаться здесь! Я должен держать ответ за то, что сделал!

– Невозможно, – качнул головой Гермес. – Она провела обряд, воззвала к Аиду, и тот принял жертву. Фимения мертва. А ты будешь жить. Твоё тело в афинском дворце ещё не остыло.

Мир внезапно поблёк вдвое сильней прежнего. Выцвел в паутинную серость, в облачную белизну. Акрион рванулся вперёд, к сестре, но и Фимения, и скала, у которой она стояла, вдруг оказались очень далеко – на расстоянии стадия, нет, десятка стадиев; превратились в точку на пустом горизонте. Вода поднялась до колен, до пояса, до горла. Холод стиснул Акриона со всех сторон, сознание смешалось. Донеслись, затихая, слова Гермеса:

– Чтобы отвечать за свои поступки, совсем необязательно быть мёртвым...

Прозвенела лира.

Заплакала женщина.

И вода захлестнула его с головой.

Всё стало, как в сумбурном кошмарном сне. Акрион повис без опоры в пространстве, где не было ни земли, ни неба, ни темноты, ни света – да и самого воздуха, кажется, не было. Какие-то существа с оскаленными рожами носились рядом, грозные с виду, но не причинявшие вреда. Затем всё наполнилось сверкающими точками черноты – именно так, чернота сверкала, радужно переливаясь, и оставалась притом чернотой. Точки захватили Акриона и повлекли вниз. То есть, стало ясно, что это именно «вниз», хотя ещё миг назад все направления были равны меж собой, и ни верха, ни низа не могло существовать. Акрион почувствовал, что падает со страшной скоростью, а потом и в самом деле упал. Но не разбился; только почувствовал, что оглушён.

Поднявшись на ноги, он увидел кругом знакомое зрелище: песок, пустынные дюны и небо, исполненное звёзд. Ветер толкнул в спину. Опять прозвучали струны далёкой лиры, будто музыка звала за собой. Акрион прислушался и побрёл на звук.

Он шёл очень долго, огибая опасные кусты на песке, а музыка не становилась ближе. Струны пели, мелодия была смутно знакомой. Акрион пытался вспомнить, где слышал её раньше, и одновременно – вспомнить, как оказался здесь, во тьме, под звёздами. И в тот самый миг, когда он узнал мелодию, беспощадная память подсказала всё остальное.

Он упал, забился на песке, как выброшенная из сетей рыба. Отец! Мать! Сестра! Акрион раздирал грудь ногтями, силясь протолкнуть в лёгкие хоть глоток воздуха – тщетно. Он хрипел, метался, колотил пятками о песок, чувствуя, что пришёл конец. И тогда звёзды вдруг стали нестерпимо яркими, а тьма рассыпалась на оглушительные осколки.

– Держи! Ноги ему держи!

– Да держу… Не вертись, пацан! Эй, там, у дверей! Воды