Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

Лидочка больше не заснула. Лидочка думала. И ей казалось, что если она уснет, так и не решив загадок, возникших здесь, то случится нечто страшное.

Кто тот господин Теодор? Посланник Вревского? Грабитель? Или, может быть, в самом деле тот, за кого себя выдает, — друг покойного Сергея Серафимовича и также путешественник во времени? Ведь если есть один путешественник, если их два — может быть и десять, и сто… А вдруг каждый десятый человек умеет путешествовать во времени и именно от этого возникает недонаселенность мира в давние эпохи и перенаселение, о котором столь много писали в газетах, в мире сегодняшнем и завтрашнем? Может быть, в самом деле сотни и тысячи людей, подобно Лидочке, несутся в будущее, чтобы избавиться от страхов и несчастий нынешнего дня, и там, завтра, собираются, подобно божьим коровкам по весне, чтобы в покое обсудить свою давнюю жизнь? Нет, эта мысль никуда не годится — если бы путешественников во времени было много, кто-то, не имеющий табакерки, давно бы узнал об этом и, узнав, позавидовал. А позавидовав, сообщил другим людям. Значит, почти наверняка обладание табакеркой редчайший дар… Дар? А если так, он предусматривает дарителя? Ведь не Сергей Серафимович выдумал и изготовил табакерку и портсигар. Наверное, нужна для этого специальная лаборатория, а то и фабрика, и, уж конечно, не российская, а немецкая. Левши подковывают блох только в произведениях патриотически настроенных российских писателей.

Господи, тут клопы! Лидочка, панически боявшаяся клопов, вскочила с дивана и пересела на стул. Потом осторожно выглянула из приоткрытой двери. Портье дремал, положив голову на скрещенные на стойке руки. Лидочка хотела перейти на кресло в холл, но потом поняла — лучше остаться здесь, в уголке, в темноте, где ее никто не видит.

Если господин Теодор — путешественник во времени, это многое объясняет, и тогда ему можно верить. Впрочем, а почему ему надо верить? Если его поведение в первые минуты разговора можно было понять — он искал бумаги и хотел узнать подробности о случившемся с Сергеем Серафимовичем, то последние его слова все разрушали. Почему он, вместо того чтобы выхватить у Лидочки сумку, начинает говорить о какой-то ошибке, что совершила Лидочка, неаккуратно поставив риску на шкале табакерки… или как ее называют путешественники во времени? Транслейтор? Нет. Транслятор. Зачем ему понадобилось именно в последнюю минуту пугать Лидочку? И говорил он так нервно, так быстро, как человек, который решил объясниться в любви после того, как ударил колокол к отправлению поезда. Чего он потребовал от нее? Чтобы она немедленно перешла еще на сто дней вперед. «Если хотите, я сам поставлю вам срок», — а она тогда схватила сумку и прижала ее к груди, выдав этим местонахождение табакерки и показав, что не доверяет пану Теодору. Вот тут-то ему и надо было хватать сумку — все равно убежит. А он печально покачал головой и не сделал попытки овладеть сумкой и табакеркой. «Вы потеряете Андрея». Что означают эти страшные слова?

Портье тяжело закашлялся. Лидочка замерла.

Слышно было, как он поднялся и подошел к двери в швейцарскую. Лидочка хотела было кинуться к дивану и хотя бы сделать вид, что спит, но отвращение перед клопами было сильнее ее.

Портье удивился:

— А это что такое?

— Не хочется спать.

— Боишься?

— Клопов боюсь.

— Это так… Если бы три года назад мне сказали, что в «Мариано» будут клопы, я бы собственными руками его задушил.

— Вы бы лучше клопов задушили.

— Они живучие, — неожиданно усмехнулся портье, и лицо у него стало добрее. — Я тебя знаю? Видел?

— Может быть, — сказала Лидочка. — Я здесь раньше жила. До войны. Потом уезжала.

— Знакомая фамилия. И что-то у меня с ней связано. Какое-то воспоминание.

— Вы тоже из-за меня не выспались, — сказала Лидочка.

— Ничего, постояльцев немного. Ты постарайся поспи. Клоп до смерти не закусает.

Портье ушел. «Сейчас он вспоминает, — подумала Лидочка. — Он думает и к утру обязательно вспомнит — зачем я сказала ему, что здешняя?» И тут же в ушах зазвучал голос Теодора — он грозил ей, что если она не нажмет на кнопку, то никогда больше не увидит Андрюшу… Но почему?

— Почему? — спрашивала она Теодора. — Почему?

Но он уходил, не оборачиваясь, и, уже заснув, Лидочка поняла, что видит сон.

Утром Лидочка пошла на почтамт и там получила целую пачку писем «до востребования» от мамы, которая не уставала ей писать в расчете на Лидочкину сообразительность. Лида отписала маме, что у нее все в порядке, она здорова и надеется, что сможет в ближайшие месяцы ее увидеть. Обратного адреса на конверте она не написала из осторожности и опасения не столько Вревского, сколько маминого немедленного приезда.

Она много думала, не подчиниться ли совету Теодора, но в конце концов решила им пренебречь. Она не может рисковать — лучше уж дождаться Андрюшу, чем рисковать разойтись с ним снова.

Глава 4

Март — апрель 1917 г

Формально переговоры вел Фриц Платтен. Он был респектабельным швейцарцем. Германский советник в Берне мог принимать его, не привлекая особого интереса корреспондентов и не рискуя потерять лицо. Впрочем, опасения дипломата были не столь уж обоснованны. При том, что сделка, которую они с Платтеном готовы были совершить, призвана была перевернуть судьбы мира, мало кто ожидал, что перемены в мире могут исходить именно отсюда — от русских социалистов, которые, числом несколько десятков, давно уже жили на подачки сочувствующих, проводя дни по тихим библиотекам Женевы и Базеля, либо так же спокойно и аккуратно, подчиняясь швейцарскому воздуху, вели дискуссии о судьбах революции в России. Журналисты полагали, что судьбы революции решатся именно в России, а судьбы Европы — на полях Бельгии и Франции, в крайнем случае на Дарданеллах, но уж никак не в Швейцарии.

Журналисты ошибались. Будь Александр Васильевич Колчак чуть более везуч, а секретные агенты Германии чуть менее прозорливы, все могло бы произойти иначе.

До Цюриха сведения о революции дошли лишь на третий день. Владимир Ильич Ленин узнал обо всем, когда собирался после обеда в библиотеку. Он уже надел пальто и потянулся за мягкой серой шляпой, как в дверь зазвонили отчаянно и нервно, отчего Владимир Ильич поморщился — он знал, насколько это было неприятно хозяйке, обладавшей обостренным слухом.

Ворвался Бронский. Бронский был без шляпы и растрепан, будто спал на бульваре. Не вытерев ног, он закричал с порога: