Другая Болейн - Филиппа Грегори

— Теперь ему, конечно, подавай обед.

Я ее остановила у дверей. Быстрый вопрос:

— А он знает, что ты в положении?

— Нет, только ты и Георг. — Она покачала головой. — Не осмеливаюсь ему сказать.

Она открыла дверь, мы увидели, в этот самый момент Генрих надевает цепочку с медальоном на шейку покрасневшей от удовольствия Мадж Шелтон. Заметив жену, он было отступил, но все-таки завершил свою задачу.

— Подарочек на память, — объяснил он Анне. — Эта умница выиграла пари. Добрый вечер, женушка.

— Добрый вечер, муж, — процедила сквозь зубы Анна.

Он вдруг заметил меня.

— Мария! — В голосе явное удовольствие. — Прекрасная леди Кэри снова к нам вернулась.

Я опустилась в реверансе, посмотрела ему прямо в глаза:

— Леди Стаффорд, если вы позволите, ваше величество. Я снова вышла замуж.

Он кивнул, вспомнил, конечно, вспомнил, какие грома гремели у него над головой, когда жена требовала запретить мне появляться при дворе. Он по-прежнему тепло улыбался, не отводил взгляда от моего лица. Я подумала — какая же ядовитая ведьма моя сестрица. Все эти запреты — ее рук дело, ее одной. Король и не думал на меня гневаться. Он бы меня сразу простил. Если бы я ей не понадобилась — беременность прятать, гнить бы мне на маленькой ферме до скончания дней.

— Родили недавно? — спросил король.

Он невольно перевел взгляд с меня на Анну, с той сестры, что рожает, на ту, что всегда порожняком.

— Девочку, ваше величество. — Я возношу благодарность Господу, что не мальчик.

— Счастливчик ваш Уильям.

— Я ему непременно скажу. — Я нежно улыбаюсь.

— Генрих рассмеялся, притянул меня к себе, оглядел свою свиту.

— Он не приехал?

— Его не пригласили… — начала я.

Он сразу же понял, в чем дело, взглянул на жену:

— Почему сэру Уильяму Стаффорду не было приказано прибыть ко двору вместе с женой?

Анна даже не задумалась ни на секунду.

— Конечно, ему было приказано. Я их обоих позвала, как только у моей дорогой сестры прошло положенное после родов время.

Мне ничего не оставалось — только восхищаться этой беспардонной ложью. Придется притвориться, что Анна говорит чистую правду. Ну, хорошо, попытаюсь что-нибудь на этом выгадать.

— Как вашему величеству угодно. Он к нам присоединится завтра. Если вы не против, при мне будет и дочь.

— Двор неподходящее место для младенцев, — фыркнула Анна.

Генрих резко повернулся к жене:

— Очень жаль. Неприятно слышать такие слова от собственной жены. Двор весьма подходящее место для младенцев, кому, как не вам, это должно быть известно.

— Я только забочусь о здоровье малютки, милорд, — холодно отозвалась Анна. — Сдается мне, ей лучше бы воспитываться в деревне.

— Пусть мать решает, что ребенку лучше, — величаво произнес Генрих.

Я улыбнулась — мед, а не улыбка. Вот он — мой шанс.

— Конечно, конечно, с вашего позволения отвезу ее летом в деревню, в Гевер. Пусть познакомится с моими детьми.

— С моим сыном, — напомнила мне Анна.

Я обольстительно улыбнулась королю.

— Почему бы и нет, — сказал он. — Делайте, что вам угодно, леди Стаффорд.

Он предложил мне руку, я опустилась в реверансе, а потом нежно взяла его под руку, взглянула на него, будто король все еще красавец-мужчина, а не лысеющий толстяк, в которого он успел за эти годы превратиться. Нижняя челюсть потяжелела. Волосы на макушке поредели, висят тоненькими прядками. Полные, манящие поцелуем розовые губы искривились надутой гримаской. Блестящие когда-то глаза скрыты тяжелыми веками и толстыми щеками. Выражение лица самодовольное и в то же время ужасно несчастное. Не мужчина, а капризный ребенок.

Я сияла улыбкой, заглядывала королю в глаза, смеялась его шуточкам, до слез рассмешила его историями о том, как взбивала масло и отжимала сыр. Между тем мы вошли в парадную залу, он уселся на трон во главе стола, а я скромно заняла одно из мест, предназначенных для придворных дам.

Обед длился долго, чревоугодие при дворе теперь в почете. Двадцать разных мясных блюд, дичь и домашний скот, птица, рыба, пятнадцать видов пудинга. Я видела, Генрих попробовал каждое блюдо, снова что-то положил себе на тарелку. Анна сидит рядом — лицо холодно как лед. Ковыряется в тарелке, глаза посверкивают. Посматривает то в одну сторону, то в другую — откуда ожидать подвоха.

Едва тарелки убраны, начинается празднество. Двор всерьез увлечен танцами. Даже в кругу танцующих, даже флиртуя со старыми друзьями, я все гляжу на небольшую дверь у камина. Вскоре после полуночи мои старания были вознаграждены, дверь отворилась, в залу проскользнул Уильям, мой муж, принялся отыскивать меня взглядом.

Свечи почти догорели, в густой толпе танцующих его никто не заметил. Я извинилась, прервала танец, подошла к нему, он утащил меня в альков, за занавеску.

— Любовь моя, — обнял меня крепко. — Кажется, вечность прошла.

— Я тоже ужасно соскучилась. А как малышка? Устроились?

— Когда я уходил, они с кормилицей сладко спали. Я их удобно устроил, и нам найдется спаленка, если удастся вытащить тебя отсюда.

— У меня предложение получше, — весело перебила его я. — Король мне обрадовался, спросил о тебе. Ты приглашен завтра ко двору. Мы сможем быть здесь вместе. Он разрешил этим летом отвезти малышку Анну в Гевер.

— Его Анна об этом попросила?

Я отрицательно качнула головой.

— Оказывается, Анну одну надо благодарить за ссылку. Она бы мне в жизни не позволила повидаться с детьми, если бы я не попросила короля напрямую.

Он тихонько присвистнул.

— Не забудь хорошенько поблагодарить добрую сестричку.

— Что толку жаловаться — природу не переделаешь.

— А как она?

— Ужасно, — тихо-тихо шепчу я. — Больна и грустна.

Лето 1535

Вечером мы с Георгом сидели у Анны, пока она готовилась ко сну. Король собирался провести эту ночь у нее, она приняла ванну, попросила меня расчесать волосы.

— Пусть он будет поосторожней, хорошо? — сказала я встревоженно. — Вообще-то ему не следовало бы с тобой сейчас спать — это грех.

Георг громко хихикнул, он разлегся на кровати Анны, сапоги на тонком покрывале. Она повернула голову:

— Нам теперь не до грубых приставаний.

— Что?

— Иногда он вовсе ни на что не способен. Бывает, совсем ничего не получается, ну совсем ничего. Отвратительно. Лежит сверху, ерзает, потеет, тужится, пыхтит, а толку никакого. Потом злится, и я оказываюсь во всем виновата. Будто дело во мне.

— Пьяный?

— Ты его знаешь, — пожала сестра плечами. — Король всегда к вечеру полупьяный.