Андрей Сахаров. Наука и свобода - Геннадий Горелик

Демократизация должна быть постепенной, чтобы избежать возможных осложнений и срывов. В то же время она должна быть глубокой, проводиться последовательно и на основе тщательно разработанной программы.

Назначение письма авторы видели в том, «чтобы способствовать широкому и открытому обсуждению важнейших проблем».[482]

Из другой идеи — чтобы этот документ подписали видные люди страны, прежде всего академики, — ничего не вышло, никто не решился. Тогда Сахаров предложил Рою Медведеву подписать его третьим, и в таком виде 19 марта 1970 года документ отправился к адресатам — высшим лидерам страны. Никакой конспирации.

Вскоре Сахарова вызвали в ЦК, к начальнику отдела науки, — побеседовать о демократизации. Академика еще не занесли в черный список, и он подлежал «агитации» и «борьбе за него». Цэковский начальник провел мероприятие по разъяснению партийной линии, демонстрируя отеческую заботу партии.

Партийное разъяснение, однако, не произвело надлежащего эффекта. Сахаров, не скрывавший свои мысли от ЦК, еще меньше хотел их скрывать от своих соотечественников. И текст письма отправился в самиздат.

Такая открытость не укладывалась в советские рамки. Высший охранитель этих рамок — глава КГБ 20 апреля 1970 года сообщил в ЦК, что «в течение последних двух лет иностранные идеологические центры в антисоветских целях распространяли работу академика САХАРОВА «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», что в марте текущего года Сахаров принял участие в составлении письма «политически вредного содержания» и что он «вступает в контакты с сомнительными в политическом отношении людьми». Поэтому «в целях своевременного получения данных о намерениях САХАРОВА, выявления связей, провоцирующих его на враждебные действия», главный кэгэбист страны попросил разрешения «квартиру Сахарова оборудовать техникой секретного подслушивания».[483]

Итак, с весны 1970 года КГБ опекало академика с двух сторон — как носителя старых военно-научных секретов и как носителя новых политически вредных взглядов.

К первому виду опеки Сахаров давно привык и считал ее правомерной. Когда после отчисления из Средмаша близкий коллега его спросил: «Как вы думаете, за вами есть «хвост»?», Сахаров ответил: «Обязательно должен быть. Ведь должна быть уверенность в том, что я не пошел в американское посольство».[484] Он не собирался нарушать взятое на себя еще в 1948 году обязательство и признавал за государством право охранять столь взрывоопасные секреты.

Не беспокоился он и о надзоре за своей политической благонадежностью:

Нам нечего скрывать, мы не занимаемся тайной деятельностью и не хотим тратить душевные силы, чтобы думать об армии этих высокооплачиваемых «наблюдателей».

Тем более что тратить душевные силы было на что. В мае 1970 года Сахаров впервые соприкоснулся с одной из самых гнусных форм укрощения инакомыслящих — насильное помещение в психиатрическую больницу-тюрьму. Он принял участие в судьбах Петра Григоренко и Жореса Медведева.

Первого — участника войны, генерала, разжалованного за свободомыслие, «человека удивительной судьбы, мужества и доброты» Сахаров тогда еще лично не знал, но читал его самиздатскую работу об ответственности Сталина за поражения первых месяцев войны. Советский генерал, украинец по рождению, принял к сердцу участь крымских татар — народа, репрессированного при Сталине и не возвращенного на свою родину. Слишком элитарным местом была их родная земля, слишком много там расположилось номенклатурных здравниц. Григоренко арестовали во время судебного процесса над крымско-татарскими активистами. В середине мая Сахаров присоединился к ходатайству освободить Григоренко.

Биолог Жорес Медведев пришел к Сахарову домой сразу после его сенсационного выступления в Академии наук против Лысенко в 1964-м. Жорес Медведев занимался историей лысенковщины, и это он познакомил Сахарова со своим братом-историком — Роем. В конце мая 1970 года Рой Медведев призвал Сахарова на помощь — Жореса насильно поместили в психиатрическую больницу с диагнозом, основанным «на анализе его произведений, как якобы доказывающих раздвоение личности (и биология, и политика)». На таком основании психически больным можно объявить всякого человека, интересующегося чем-либо помимо прямых служебных обязанностей.

Сахаров, по его словам, «ринулся в бой». Он составил обращение в защиту Жореса Медведева и собирал подписи под обращением на проходившей тогда в Москве международной биологической конференции. Дело не было отягчено сложностями, подобными судьбе крымско-татарского народа. И Жореса Медведева знали в академическом мире. С Сахаровым заодно действовали академик-биолог Б.Л. Астауров и академик-физик П.Л. Капица. В результате через несколько недель Жореса Медведева освободили.

Именно в ходе этой кампании Сахаров познакомился со средой диссидентов-правозащитников и нашел там себе друзей — в их числе геофизик Григорий Подъяпольский и биолог Сергей Ковалев.

Осенью того же, 1970-го года Сахаров впервые увидел, как для подавления интеллектуальной свободы используется судебная машина. Он присутствовал на судебном процессе, где подсудимые обвинялись в распространении самиздата. С одним из них — математическим физиком Револьтом Пименовым — Сахаров познакомился на гравитационной конференции в Тбилиси в 1968 году. Теперь ему предстояло познакомиться с отработанной техникой, сводившей к формальности и гласность суда, и роль адвоката.

Суд проводили в Калуге, в нескольких часах езды от Москвы. Судебный зал заполняли подозрительно одинаковые «граждане», не оставившие места никому, кроме близких родственников подсудимых. Для академика пока еще сделали исключение, пустили его — одного из всех вольномыслящих, приехавших из Москвы.

Процесс длился три дня, и в конце его к Сахарову подошел прокурор и спросил:

— Как вам нравится процесс? По-моему, суд очень тщательно и объективно рассмотрел все обстоятельства дела.

Мне кажется, он искренне ожидал, что я выскажу восхищение судом и его собственной, прокурорской речью. Даже в глазах прокурора, знавшего, конечно, что я приехал как единомышленник подсудимых, я все еще оставался в какой-то степени «своим», а похвала московского академика была бы лестной. Однако я сказал:

— По-моему, весь суд — абсолютное беззаконие.

Через несколько недель после суда Сахаров вместе с несколькими диссидентами основали комитет прав человека — для изучения и обнародования положения с правами человека в СССР.