Тайная история Леонардо да Винчи - Джек Данн

Быть может, стук пики дал толчок именно такому сну, потому что дверь спальни отворилась и вошла Джиневра. Она разделась около постели и скользнула под шелковые покрывала рядом с Леонардо. И когда ее тело, пахнущее розами и потом, оказалось рядом с ним, он проснулся.

— Джиневра?!

Леонардо отпрянул, не веря и страшась, ибо не признавал существования ни духов, ни привидений, ни джиннов. Однако перед ним во плоти была Джиневра. Он протянул руку и коснулся ее лица. Она была настоящая, живая, но чем дольше смотрел на нее Леонардо в мечущемся отблеске свечей, тем яснее видел, что это конечно же не Джиневра. Лицо у нее было чуть мягче, губы не такие пухлые и жадные, глаза не зеленые, а черные, однако абрис лица, сочетание пропорций глаз, носа и губ принадлежали Джиневре. Конечно, сама ее внешность была совсем другой, и волосы, хотя и выкрашенные хной, от природы были каштановыми; и тем не менее с первого взгляда это была Джиневра. Даже теперь, когда Леонардо понял, что перед ним всего лишь дешевая подделка, сердце у него колотилось так бешено, что эхо гулкого стука отдавалось в ушах.

— Маэстро Зороастро считал, что я похожа на ту женщину, — сказала она по-арабски, словно отвечая на его невысказанный вопрос.

— Его женщину? — спросил Леонардо.

— О нет, я знаю, она любила тебя, Зороастро рассказал мне об этом. Он все рассказал мне, и о том, какой ужасный вред нанес вам обоим. Но он тоже любил ее. Так он говорил мне; но я все же думаю, что он, наверное, любил и меня.

— Не сомневаюсь, — саркастически сказал Леонардо.

— Ты говоришь так из жестокости или искренне? — спросила она.

Леонардо заметил, что она дрожит.

— Чего ты боишься? — спросил он.

Женщина смотрела на него прямо, не отводя глаз, но молчала.

— Тебя прислал ко мне Бенедетто?

Она кивнула.

— Он тоже любил тебя?

Она отвела взгляд.

— Зачем Бенедетто прислал тебя ко мне?

— Отвечать на твои вопросы.

— О Зороастро?

Женщина пожала плечами:

— Бенедетто сказал, что вы с ним больше не увидитесь, разве что во Флоренции.

— Почему?

— Он уплатил свой долг.

— Какой еще долг? — спросил Леонардо.

— Долг эмиру Куану, который спас ему жизнь.

— И Бенедетто уже знает, как добраться домой?

— Да, маэстро, — сказала она. — Ты хочешь отправиться с ним?

— Скажи твоему господину, что мои обязанности удерживают меня здесь.

— Он не мой господин, — сказала женщина. — Мой господин — ты. — И с этими словами она придвинулась ближе, положила голову на согнутый локоть Леонардо, как ребенок, обнажив этим движением изгиб спины и шеи; под бледной кожей проступали бугорки позвонков. — Ты возьмешь меня с собой?

— А ты знаешь, куда я отправляюсь?

— Да, — сказала она, поднимая голову и прямо глядя в его глаза.

Она ласкала его грудь и живот окрашенными хной пальцами; быть может, Зороастро находил этот цвет возбуждающим.

— Если ты знаешь это, почему хочешь покинуть дворец?

Она не ответила.

— Тебе здесь грозит опасность? — спросил он.

— Я была рабыней предателя.

— Но теперь ты будешь моей рабыней?

Она кивнула.

— А меня тоже считают предателем, разве нет? Со мной тебе не будет безопасно.

— Ты возьмешь меня с собой?

— Да, — сказал Леонардо.

Без Зороастро и Бенедетто ей и в самом деле грозила опасность. Он позаботится о ней; быть может, Хилал согласится защитить ее.

Женщина между тем ласкала его, возбуждала и наконец оседлала его, словно она была Леонардо, а он Джиневрой, словно она испытывала к нему то же влечение, какое он когда-то испытывал к Джиневре — но так давно, в таком отдаленном прошлом, что это уже не имело никакого отношения к настоящему. Сладость ее духов смешивалась с острым запахом пота, превращаясь в мускус, словно она со всех ног бежала по полю цветов. Ее жесткие волосы щекотали его лицо, и он смотрел в ее подведенные тушью глаза, смотрел испытующе, взыскующе. Он не мог да и не хотел делать вид, что считает ее Джиневрой. Когда она нависла над ним, опираясь на сильные руки, он взял в ладони ее груди, мягко привлек ее к себе, зарылся лицом в их упругой мякоти, ощущая касание твердых напрягшихся сосков, когда она раскачивалась над ним. Она была забытье, спасение, память о млечной материнской нежности — время обернулось вспять. Он родился вновь, он словно растворялся в струе прохладной воды; и вернулся все тот же сон, и он ощущал мягкую тяжесть ее бедер и ягодиц и сильнее притягивал их к себе, когда его пенис немел от наслаждения; а потом, истощенный, уснул. Джиневра была сном, и он перешел в другие сны, канул, онемевший, обездвиженный; и снова…

Шел по трупам, усеявшим поле в ту ночь, когда был убит сын Уссуна Кассано.

Стонал, когда косы его колесниц рвали плоть и разрубали кости.

Считал пушки вместе с Абд аль-Латифом, мастером машин… горы пушек, и на каждой его имя, и кровь, и семя, и гной.

И Зороастро падал в своей смертоносной колыбели.

Он убил его, как убил Джиневру и изрубил в куски своими косами персидских солдат.

Джиневра преклоняла перед ним колени в студии Симонетты, и лицо ее пылало от желания; она была внутри его, как Симонетта была внутри Сандро; как… И тут сны уплотнились, стали занавесями, тяжелыми и плотными, как те, которые Верроккьо окунал в гипс, чтобы потом ученики учились на них рисовать.

Проснувшись как от толчка, Леонардо вспомнил, что его рабыня, отдавшись наконец наслаждению, выкрикивала имя Зороастро. Лежа в темноте, которая вот-вот должна была уступить место рассвету, он гадал, как же ее зовут.

Глава 27

ПРОРЫВ ЦЕНТРА

О сын шлюхи, что за океан!

…Сила есть духовная способность, незримая мощь, которую привходящим внешним насилием производит движение, которая поселяется и разливается в телах, выведенных и отклоненных от своего естественного состояния, давая им деятельную жизнь чудесной мощи.

Они миновали края, где древние властители и боги, рожденные от смертных женщин, вознеслись над вершинами гор; миновали великие персидские города; теперь они находились в безлюдных землях, в землях сожженных и обугленных, лишенных всякой жизни, где бродили лишь тени. Перед ними была плоская грязевая равнина. Селения были стерты с лица земли; иные еще дымились. Везде были лишь пыль и грязь: реки, забитые илом, горы, дома, деревни… а впереди, наверное, целые города из грязи. Сам воздух стал удушливыми миазмами, словно грязь превратилась в газ, в туман. Леонардо часто казалось, что в мертвых селениях что-то движется; он ощущал направленные на него отовсюду давящие чужие взгляды, затылком чувствовал, как жгут его эти взгляды, и мысленно видел призраков, трепещущих в эфире между жизнью и смертью. Расстояния и размеры превратились в мираж; цапля, стоявшая столбиком, чудилась огромной, но стоило ей стронуться с места, и она съеживалась едва ли не до самой земли, по которой так хозяйски расхаживала. Серо-белая масса далеких гор Тавр казалась скопищем неподвижных облаков, исчерченных бурыми потеками. Казалось, что вражеские войска выжгли, разграбили и разорили этот край тысячу лет назад и с тех пор время не двигалось, иссохло, точно труп, впиталось и растворилось в этой земле.