Красное море под красным небом - Скотт Линч

— Меркаллор Ментеццо хорош, — вмешался Жеан. — У него прекрасный стих, но он пользуется хором, как костылями, и в конце у него всегда появляются боги и решают все проблемы…

— Ментеццо и его современники создали теринскую драму по модели Эспадри, — продолжал Роданов, — они оживили скучные храмовые ритуалы, внесли в них политические темы. Ограничения в композиции их пьес простительны; напротив, Лукарно опирался на весь их труд, а что добавил? Только безвкусную мелодраму…

— Что бы он ни добавил, этого хватило, чтобы четыреста лет спустя после уничтожения Терим Пела Лукарно оставался единственным драматургом из тех, что пользовались официальным покровительством Талатри, чьи пьесы сохранились в полном объеме и до сих пор постоянно переиздаются…

— Ссылка на невзыскательных зрителей не равноценна глубокому философскому анализу произведений, о которых идет речь. Люцерна Никорская в своих работах писала…

— Прошу у всех прощения, — сказал Большой Конар, — но разве вежливо беседовать о том, в чем больше никто ни черта не понимает?

— Вынуждена признать, что Конар прав, — сказала Дракаста. — Не пойму, то ли вы двое готовы схватиться на саблях, то ли основываете новый культ.

— Откуда ты такой взялся? — Роданов не сводил взгляда с Жеана. — У меня уже много лет не было возможности поговорить об этом.

— Необычное детство, — ответил Жеан. — А у вас?

— Тщеславные юношеские стремления… гм… привели к тому, что Теринскому коллегиуму понадобился преподаватель словесности и риторики по имени Роданов.

— А что было дальше?

— Что? Некий профессор риторики нашел надежный способ использовать Зал Великолепных Отражений как букмекерскую контору. Бои гладиаторов, студенческие лодочные гонки — все в таком роде. Своих студентов он использовал как посыльных, а поскольку на выигрыш он всем покупал пиво, это сделало его нашим героем. Конечно, когда ему пришлось бежать из города, всех остальных ждали кнуты и цепи, вот я и записался матросом на купеческий галеон.

— Когда это было? — неожиданно перебил Локки.

— Когда… когда боги еще были молоды. Должно быть, лет двадцать пять назад.

— А этого профессора риторики… его случайно звали не Барсави? Венкарло Барсави?

— А вы откуда знаете?

— Несколько раз наши дороги пересекались. — Локки улыбнулся. — Я ездил на восток. В окрестности Каморра.

— Я кое-что слышал, — ответил Роданов. — Раз или два слышал название, но в самом Каморре никогда не был. Барсави. Он еще там?

— Нет, — сказал Жеан. — Говорят, умер пару лет назад.

— Жаль, — вздохнул Роданов. — Очень жаль. Что ж… Пожалуй, я слишком долго задерживаю вас разговорами о людях, которые мертвы уже столетия. Не воспринимайте меня слишком серьезно, Валора. Рад знакомству. И с вами тоже, Ревелл.

— Рада была повидаться, Джаффрим, — сказала Замира, вставая одновременно с ним. — Значит, до завтра?

— Надеюсь на интересное зрелище, — ответил он. — Всем — доброго вечера.

— Один из ваших капитанов, — сказал Жеан, когда Роданов спустился по лестнице. — Очень интересно. Почему он тогда не захотел занять наш стол?

— «Страшный подарок» — самый большой корабль, какой был когда-нибудь у капитана из Порта Расточительности, — медленно заговорила Замира. — И на нем самый многочисленный экипаж. Джаффриму не нужно играть в те игры, в какие играем мы все. И он это знает.

На несколько минут разговоры за столом смолкли. Потом вдруг Раек откашлялся и заговорил низким хриплым голосом:

— Я однажды видел пьесу. Там говорилось о собаке, которая укусила парня за яйца…

— Да, — подхватила Малакасти, — я тоже ее видела. Эта собака любила сосиски, и парень кормил ее сосисками, а потом снимал брюки и…

— Послушайте, — сказала Дракаста, — всякий, кто еще раз упомянет подобную пьесу, поплывет на «Орхидею» не в шлюпке. Давайте посмотрим, заслужил ли наш друг Банджитал свои деньги.

9

На следующий день Король разбудил Локки как раз к смене дневной вахты. Локки снял котенка со своей головы, посмотрел в зеленые маленькие глаза и сказал:

— Ты, пожалуй, удивишься, но я никогда не привяжусь к тебе, царапучая помеха сну.

Локки потянулся, зевнул и вышел на теплый мягкий дождь, падающий с затянутого облаками неба.

— Ах-х, — сказал он, раздеваясь до пояса и позволяя дождю смыть с кожи запахи «Рваного красного флага». Странно, подумал он, какими знакомыми стали многочисленные запахи «Орхидеи», а запах такого же места, как те, где провел годы, кажется навязчивым.

Дракаста перевела «Орхидею» к одному из длинных каменных пирсов причала Госпиталя, и Локки увидел у борта множество маленьких лодок. Пять или шесть вооруженных матросов из синей вахты стояли на часах, а Утгар и Замира энергично торговались с человеком в шлюпке, полной ананасов.

Весь день к кораблю подходили и отходили от него лодки; жители Расточительности предлагали все: от свежей рыбы до алхимических наркотиков, а представители независимых купцов осведомлялись о содержимом трюмов и под бдительным взглядом Дракасты рассматривали образцы. «Орхидея» временно превратилась в плавучий рынок.

Во втором часу дня, когда дождь стих и из-за туч выглянуло солнце, из Торговых Ворот вышел «Красный вестник» и встал на якорь рядом с «Орхидеей». Нарсин, Гвиллем и вся призовая команда перешла на борт «Орхидеи» вместе с несколькими моряками с самого «Вестника», которые подлечились настолько, что могли передвигаться.

— А он что здесь делает? — крикнул один из них, увидев Локки.

— Пойдем со мной, — сказал Джабрил, обняв его за плечи. — Я тебе все объясню. И расскажу о том, что называется вахтой поденщиков…

Ученая Треганн приказала спустить шлюпку, чтобы побывать на «Вестнике» и осмотреть оставшихся раненых. Локки помогал спускать самую маленькую шлюпку и увидел, как Треганн встретилась с поднимавшимся на борт Гвиллемом.

— Мы поменялись каютами, — сказала она. — Я заняла твое прежнее помещение, а ты можешь занять мое.

— Что? Что? Но почему?

— Скоро узнаешь.

Прежде чем вадранец сумел еще о чем-нибудь спросить, Треганн перебралась через борт, а Замира взяла Гвиллема за руку.

— Сколько предложит за него Скупщик?

— Две серебряные монеты и чашку оспенных струпьев.

— Да, но сколько удастся с него взять?

— Одиннадцать или двенадцать сотен солари. Кораблю нужны две новые мачты, на носу трещина. Едва не утонул. Новые реи, несколько новых парусов. Его недавно ремонтировали, и это хорошо, но одного взгляда на древесину достаточно, чтобы понять, сколько ей лет. Кораблю осталось плавать лет десять, не больше.