Царь Федор. Трилогия - Роман Злотников

Чарторыйский выслушал последние требования с непроницаемым лицом. С оставшегося куцего куска польской земли, без Пруссии и Курляндии, король Владислав не мог бы получить и ста тысяч злотых в год. И никто из околачивающихся у его престола шляхты и магнатерии при принятии высказанных мною условий помочь ему не мог. Они и сами лишались всяких источников дохода, и им оставалось уповать лишь на его подачки. Но делать было нечего…

Мирный договор подписали в Сандомире в июле тысяча шестьсот тридцать восьмого года. По нему западная граница Русского царства начиналась от верховий Днестра, далее шла выше, включая Львов и Белз, к реке Западный Буг, затем по ней до самого Подлясья и далее на север, практически до границы с Пруссией, после чего поворачивала на восток и, плавно обойдя с запада Гродно, поднималась к Вильно, становившемуся практически пограничным городом, а затем взбегала на север до границы с Курляндией практически на долготе Динабурга. По итогам войны к России отошло более половины территории Речи Посполитой с населением более миллиона человек. И подавляющее большинство их были славяне и православные…

После того как договор был утвержден сеймом, собранным в Кракове, я глубоко выдохнул. Все. Война закончилась. Теперь предстояло самое главное. Ограбить Польшу…

6

— А вот кому сбитень, сбитень…

— Ткани персиянские, русские, голландские, немецкие…

— Валенки, а вот валенки… серые-дешевые, белые-узорчатые, на любу ножку — выкидывай рогожку!

Аким шел через торг, почти не оглядываясь. Новые Замоскворецкие торговые ряды, построенные на средства «московской гостевой тысячи» и открытые токмо в прошлом годе, шумели и бурлили. Москва разрасталась. Со всех сторон огромной страны сюда тянулся предприимчивый торговый и ремесленный люд, создавая шум, гам и толчею и стараясь ухватить свою копейку. По сравнению с тем, что он помнил с детства, город сильно изменился. Скородом, тогда застроенный не слишком плотно, так что кое-где люди еще держали обширные огороды, теперь представлял собой огромный лабиринт узких кривых улочек. Почти исчезла стрелецкая слобода, а ремесленные и торговые, наоборот, разрослись. В его родном Белом городе почти совершенно не осталось деревянных домов. Только лабазы, конюшни и заборы все еще оставались деревянными. Но зато все крыши теперь были крыты почти исключительно черепицей, а не соломой либо дранкой, как то было обыкновенно в его давно ушедшем детстве. Да и в Скородоме те дворы, что побогаче, примыкавшие к Стенной улице, тянувшейся вокруг стены Белого города, также сверкали нарядной черепицей. И там тоже кое-где уже высились каменные палаты.

— Шубы, шубы овчинные, полушубки смушковые, каракулевые…

Аким обогнул немного выступавшую из ровного ряда лавку (некоторые купцы таким образом расширяли свои лавки, прихватывая часть общего пространства) и остановился, любуясь открывшейся панорамой. Впереди, перекидываясь с одной стороны Москвы-реки до другой семью каменными арками, красовался первый московский каменный мост. Вернее, арки еще только возводились. По две ближние к берегам с каждой стороны уже были возведены, и сейчас рабочие разбирали ажурные деревянные подпоры, на кои и укладывались камни, а вот три центральных, самых широких пролета — еще строились. На двух дело дошло уже до выведения арки, а в проеме самого высокого центрального еще возводили подпору. Прежде чем ее собирать, пришлось почти две недели намораживать лед, ибо существовала опасность того, что тот может не выдержать самую тяжелую конструкцию.

Мост возводил Карло Домьери, итальянский архитектор… впрочем, на самом деле всеми работами заведовал старый знакомец Акима — Прокопий Полежаев, царев дьяк и мастер каменного устроения. За прошедшее время в России появилось несколько тысяч умелых зодчих каменного устроения, и приглашение итальянца на сии работы было вызвано скорее давней традицией и тем, что каменных мостов, да еще таких больших, на Руси давно не строили. И потому решили проявить опаску и пригласить иноземца, коий таковые мосты уже строил. А Прокопия и еще трех мастеров дали ему в помощь, дабы те все досконально изучили. Потому как через год, когда договор с итальянцем истечет, Московская дума планировала затеять постройку еще трех мостов и поручить их уже тем трем русским зодчим, кои ноне ходили под итальянцем. Домьери, в принципе, был бы не прочь и сам заняться этими тремя мостами, но уж больно дорого он обходился, и договор с ним решили не продлевать.

Впрочем, как стало известно, итальянец все одно не прогадал. Его уже дожидался договор с думой другого «государева города» — Ярославля, коя ждала, когда архитектор закончит этот мост, дабы оценить его прочность, удобство и красоту, а потом и затеять таковой у себя. А что, война с Польшей завершилась полной победой, введенное на ее время «большое военное тягло» с этого года было полностью отменено, так что деньги в кошельках не только Москвы, но и иных «государевых городов» должны были появиться очень быстро. А Москва эвон и при этом тягле умудрилась затеять большое каменное строительство…

Аким покачал головой и двинулся вниз, на лед, куда вел наезженный санный путь. Покамест мост не был построен — народ переправлялся на тот берег реки по старинке. Впрочем, можно было ожидать, что, несмотря на все удобство, обеспечиваемое мостом, ибо строился он широким, дабы на проезжей части могли свободно разойтись две большие армейские повозки, кои ныне частенько использовались и купцами, да и те части, что были устроены по обе стороны от проезжей для пешего проходу, были по ширине вместях не менее, чем проезжая, по зиме этот путь сохранится. Ибо Московская городская дума собиралась устроить по обеим сторонам моста будки для сбора пошлины за проезд по нему повозок и конного. Ну а пока иного пути просто и не было…

— Заходи, народ, баловство идет! Через малый час — забава у нас! Погляди, народ честной, ты на мяч, да на ручной!

Аким приостановился. Перед самым съездом на лед стоял зазывала, а рядом с ним перекидывались продолговатым, будто кабачок, мячом двое дюжих молодцов, одетых в разноцветные фуфайки. Аким усмехнулся. Эвон как оно… И здеся уже в ручной мяч играют. Сии забавы государь велел ввести лет двадцать тому назад в царевой школе. Всего их было четыре, и именовались они ножным мячом, ручным мячом, летающим и еще конным испоганским [94]. Затем, когда государь затеял военную реформу, поля для всех сих игрищ были устроены и в военных городках. Ну а ноне, как видно, уже и в народе начало приживаться. Эвон как ловко мяч-то перекидывают. Знамо дело, не первый раз в руки взяли…

И в этот момент Аким почувствовал, как чьи-то пальчики ловко потянули за цепочку его часов. С тех пор как на вооружение русской армии стали поступать новые пистоли с ударным кремневым замком, многие из мастеров государевых мастерских, кои были занятые на производстве замков колесцовых, остались без работы. Акиму, который лично обучил многих из них, было перед ними шибко стыдно, он даже взялся помогать самым обремененным семьей деньгами, тратя на сие часть своего жалованья. Но государь прознал о сем, вызвал его к себе и отругал, говоря, что мастер-де должен своим трудом жить, а не чужой подачкой. И что он, Аким, своим этим некстатным вспомоществованием мастеров токмо губит, потому как отучает от того, что человек должен зарабатывать, и приучает к иждивению…

А потом велел идти с глаз его долой, но не прочь, а в приказ Большой казны, где получить ссуду и немедленно учинить большую часовую мануфактуру. Что Аким, выскочив от государя как ошпаренный, и сделал. Так что теперь часы его мануфактуры продавались не только в России, но и еще в десятке стран, принося государеву розмыслу солидный доход. А изготовленные им по государеву заказу специальные пушкарские часы, в коих можно было не токмо часы и минуты, но и даже самые мелкие секунды отсчитывать, так вообще везде именовались русскими. Хотя они делались теперь уже не токмо в России. Так и говорилось — «русские часы английского бо швейцарского производства», и всем было ясно, что у сих часов непременно есть специальная стрелка, что мелкие секунды считает…

— Ай! Дяденька, пусти!

Но Аким, ухвативший воришку за локоть, только сильнее сжал пойманную руку и подтянул к себе мальца, попытавшегося разжиться часами.

— Пустить, значит… — усмехнулся государев розмысл. — А кто ко мне в карман полез?

Мальчуган прекратил вырываться и, сурово насупившись, пригрозил:

— Пусти, дядя, а то хуже будет.

— Хуже? — удивился Аким. — Этот как же? Поколотишь меня, что ли?

— Я-то — нет, — с угрозой в голосе пообещал мальчуган. — А вот мои соватажники…