Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин

Например, то, что женщина, Памина, допускается к наивысшему посвящению. Не кощунство ли это, поскольку женщины вообще не допускались в масонские ложи! Или же такой эпизод. В центре мизансцены стоит горе-адепт Папагено, которому совсем не до высшей мудрости, открывающейся в таинствах. Это дитя природы, блестяще проваливается на всех испытаниях. Папагено выигрывает спор только благодаря своему острому языку, и поэтому в «Волшебной флейте» от великого до смешного всего один шаг. Папагено – человек простой, от земли; он и без испытаний добивается всего вместе: вина, женщин и песен, – гласит его мораль. Тайны и посвящение – это не для него, а для благополучно устроенных царских отпрысков типа Тамино. Это им, баловням судьбы, уже на роду написано одолеть всемогущего повелителя света Зарастро, правда, не без вмешательства анонимного протекционизма (волшебная флейта – собственность Царицы Ночи).

Либретто полно замаскированного подтекста, подковырок, шпилек и несуразностей, а в итоге – скрытой социальной критики. Есть здесь и кое-что из прошлого самого Моцарта: так, вопросом «Благотворителен ли?» он намекает на свою многострадальную ложу. Или кивок в сторону закрытой ложи «Истина» в словах Памины и Папагено непосредственно перед началом 18-й сцены (кстати, после первых представлений этот текст из либретто пропал!):

«А Истина не всюду впрок,

И сильным мира не урок.

Но ненависть её сгуби навек —

Совсем в оковах человек».

Кстати у Гёте во второй части «Фауста» зеркально передается нагнетаемая душная атмосфера, зеркальная с тем, что мы видим в «Волшебной флейте». А прямые связи с культом и ритуалом, с Тамино и Паминой, а также с квинтетом («Wie? Wie? Wie?») из II действия оперы очевидны:

«А вот искатель счастия упрямый

В венке и одеянии жреца.

Он доведет, что начал, до конца.

Земля разверзлась, жертвенник из ямы

Поднялся кверху в дыме фимиама,

Пора священнодействие начать.

По-видимому, можно счастья ждать.

Ключом треножник тронул он, и гарь

Клубами мглы окутала алтарь.

Но это только видимая мгла,

На деле это – духи без числа.

У них способность есть за пядью пядь

В земле шагами музыку рождать.

Их поступь – песнь, симфония, псалом, —

Не описать ни словом, ни пером,

Следы их приближенья ощутив,

Поют колонны, стены, свод, триглиф.

Вдруг юноша неписанной красы

Выходит из туманной полосы».

Намеки на испытание огнём и водой здесь так же прозрачны, как и указания на музыкальные соло и дуэты, пассажи ленто и фугато…

Все это было бы не так страшно, но случилось самое кощунственное с точки зрения эзотерических догм: бесцеремонная обкатка священного числа 18, на знание тайн которого наложено громадное табу. Этот знак был и есть строго охраняемая святыня высокоразвитых античных культур и избранных тайных союзов, оберегаемая как зеница ока!

Что же подвигло Моцарта на столь радикальный шаг?

Однозначных ответов нет. Учитывая нонкомформизм, присущий великому композитору, можно утверждать, что одна только мысль преподнести на сцене нечто совсем новое, из ряда вон должна была показаться Моцарту пленительной. И все то социально критическое, что было заложено в «Свадьбе Фигаро» нашло здесь своё яркое и язвительное продолжение. К поиску подходящего либретто Моцарт шёл мучительно и долго, – это хорошо известно всем. Ну а в случае с «Волшебной флейтой» текст оперы в буквальном смысле упал с небес.

С точки зрения тайных обществ постановка «Волшебной флейты» была равносильна осквернению эзотерических «святынь»! Зато императору Леопольду II, любившему двойную игру, такой разворот событий оказался весьма кстати: масонство, с таким размахом выведенное на народной сцене, лишилось своего истинного «tremeridum» – своей таинственности.

Всего одно такое место в тексте оперы:

«Памина, может, её уже принесли в жертву?» – говорит больше, нежели распространяемые адептами масонства ритуалом их организации: ежегодно жертвовать одним из своих знатных членов.

Дальше – больше.

В тексте либретто начинает доминировать рискованное заигрывание со смертью:

«Но, увидав ее, я должен буду умереть?» – Второй жрец делает двусмысленный жест, (II/3).

И это касается не только испытания огнем и водой. Самая сильная насмешка в II/5:

«Говорят, кто клянется в союзе с ними, тут же проваливается в ад со всеми потрохами».

Намеки Папагено подчас становятся грубыми и язвительными:

«Мы явимся вполне вовремя, чтобы успеть быть поджаренными»(II/19).

Но особенно во втором действии (II/23):

Оратор:

«Но тогда тебе никогда не вкусить небесных радостей посвящённых».

Папагено:

«Что уж тут, ведь большинство людей подобны мне. А сейчас для меня величайшая радость – добрый бокал вина».

Бóльшая часть шпилек, подковырок и острот находится во втором действии.

Зритель покидает театр со смешанными чувствами: сказка, чуждая символика, сакральное и развлекательное соединены тут в некий конгломерат или противоречивое целое.

Рихард Вагнер был прав, утверждая, что «это сочинение стоит особняком и поистине не может быть соотнесено ни с каким временем», прав был и исследователь Коморжиньский, говоря, «что в этой сказке, на вид непритязательной, скрыто особое значение того, что волшебная игра имеет какое-то отношение к серьезности реальной жизни, что это символ».

Здесь важны не подобные детали, взятые сами по себе, а тот мощный выброс, то соборное единство, засиявшее подобно бронзе под патиной сквозь банальности венской народной пьесы!

Теперь мало, кто сомневается в том, что соавтором Моцарта в тексте либретто был также и Игнациус Эдлер фон Борн, «прообраз Зарастро», знаток эзотерических и минералогических наук, издававший журнал для масонов «Journal fur Freimaurer». За два месяца до премьеры «Волшебная флейта», в конце июля 1791 года, он, всего 49 лет от роду, навсегда сомкнул глаза в жестоких конвульсиях. Несомненно, знал он слишком много. Другие исследователи считают, что основная часть текста «Волшебной флейты» принадлежит Карлу Людвигу Гизеке, поскольку текст оперы мог создать только ученый, человек науки, а третьи полагают участие здесь неких «анонимов»: и патер и курат. Кстати, создатель титульной гравюры к первому либретто «Волшебной флейты» масон Игнац Альберти неожиданно скончался в 1794 году в возрасте 33 года.

«Волшебная флейта», кроме того, – своеобразный сфинкс, устремивший взгляд в Царство мертвых! «Умереть» и «посвятиться», – и то и другое в греческом языке имеет один корень. Бог мертвых Тот – Гермес – проводник мертвецов. Когда в финале первого действия Тамино избирает храм мудрости, то это ничто иное, как Путь к матерям или дорога в Царство мертвых.

Число 8 – символ вечного возрождения, а знаком его является двойной квадрат или восьмиугольник. Оно составлено арабами из двух, стоящих один