СТАНЦИЯ МОРТУИС - ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ

   Но потом пришла бабушка и сказала, что пора укладывать чемоданы и надо проверить не забывает ли дедушка чего-нибудь важного. Тогда дедушка спустил меня с коленок и пошел за бабушкой, а альбом так и остался лежать на столе. И я влез на стул и опять нашел дедушкину принцессу. Она была очень-очень красивая, так что я влюбился в нее почти так же сильно как в Олю Нестерову, и мне стало жалко принцессу оттого, что она, наверно, поседела как дедушка, а может даже умерла, как дядя Антон о котором я не знал, но потом я подумал и решил, что такая красивая принцесса не могла постареть и умереть, и она, наверно, заснула так же, как Девочка из мультика и ждет принца, который разбудит ее поцелуем, и хотя я очень не люблю целоваться, но мне так захотелось быть принцем, что я ее поцеловал прямо на фотке. И мне даже чаю расхотелось выпить перед тем, как мама отправит меня спать.

   Потом я оставил альбом на столе и выбежал из комнаты, а дедушка поднял меня на руки, хотя меня уже трудно поднимать, потому что я тяжелый, и сказал папе, что первым делом надо позаботиться о том, чтобы меня научили грузинскому языку. Я очень обрадовался, потому что, судите сами, если я и на самом деле грузин, то мне стыдно не знать грузинского языка. Я ведь уже взрослый и понимаю, что если человека так и не научить родному языку, то он обязательно УДАРИТ ЛИЦОМ В ГРЯЗЬ.

   А потом мама повела меня пить чай на кухню, а бабушка с дедушкой уже легли спать, и мы с мамой остались на кухне одни. И мама налила мне на блюдечко горячего чаю и стала на него дуть, чтоб он поскорее остыл, а сама тоже заплакала и сказала, что у нас все было бы в порядке, если бы дедушка вел себя как все нормальные люди, не витал в облаках и немножко подумал бы и о своей семье. И тогда не пришлось бы уезжать из Москвы, к которой мы все очень привыкли, и ОКУНАТЬ меня в ЧУЖУЮ СРЕДУ. И мне тоже стало очень грустно, потому что я буду скучать и по Пашке, и по Юрке, и по Ванюше, и, конечно, по Оле, и даже по Варваре Николаевне, хотя я на нее и в обиде за то, что позавчера она дала мне замечание за то, что у меня все пальцы в чернилах, а раньше у меня тоже бывали пальцы в чернилах, но она никаких замечаний мне не делала, и даже хвалила за то, что я усердно занимаюсь на уроке. И мне сразу стало ясно, что без друзей жить плохо, и что маме тоже будет очень трудно без своих друзей, и она даже грузинскому не сможет выучиться, потому что, во-первых, она у меня москвичка, а, во-вторых, уже давно не ходит в школу. Но мама сказала что реветь нечего, потому что другого выхода у нас все равно нет, и вытерла слезы фартуком. И еще она сказала, что если войны не случится, то настанет время, когда люди будут благодарны дедушке за то, что он для них сделал. А я не удержался и спросил маму, кому нужна эта война, хотя, конечно и само собой, война, наверно, очень веселая штука, если на ней не страдать. Я вот, например, тоже играю в войну на переменках, хотя, конечно и само собой, уроки иногда тоже полезно учить, иначе, как говорит дедушка, останешься неучем. А Варвара Николаевна все-таки дура.

   Мама поругала меня за то, что я назвал Варвару Николаевну дурой и сказала, что если бы мы завтра не уезжали, то поставила бы меня в угол. Ну это она просто так грозится. Я уже большой и ставить меня в угол нельзя, так папа говорил. Но потом она сразу забыла про угол и сказала, что война не нужна никому на свете кроме сумасшедших, и я понял, что настоящей войны никогда не будет, потому что все сумасшедшие сидят в сумасшедших домах. Я знаю, что такое сумасшедший дом. Это такой большой белый дом с решетками. Однажды когда дядя Леня катал меня по дороге, мы проезжали мимо такого дома и дядя Леня сказал мне: "Вон видишь - сумасшедший дом". Я попросил его ехать помедленней, и дядя Леня поехал очень медленно, а я высунулся из окошка и увидел за оградой двух сумасшедших в белых халатах. И я махал им рукой, потому что мне стало очень жалко их за то, что они сидят за оградой, они ведь тоже люди и им, наверно, тоже хочется на волю. И они помахали мне в ответ. А когда мы уехали, я сказал дяде Лене, что их жалко, потому что даже животным, которые сидят в клетках, хочется наружу, а сумасшедшие, как-никак, люди. Но дядя Леня объяснил мне, что сумасшедший дом - это лечебница, где сумасшедших лечат, и как только вылечат, то обязательно распускают по домам. И я совсем успокоился и даже решил, что когда подрасту, то возьму да и сойду с ума, просто так - интереса ради, а потом возьму да и вылечусь.

   А когда мы с мамой напились чаю, меня сразу отправили спать, потому что утром всем нам рано вставать. Мама подхватила меня и быстро-быстро повела в спальню, так что я и заикнуться не успел о том, что еще рано и я хочу посмотреть по телику сказку про слоненка Томми и тигрицу Бетти. Но раз так, я смолчал, потому что я уже взрослый и понимаю, что капризничать стыдно. Ведь и дедушка, и бабушка, и мама, и папа очень устали сегодня, оттого что укладывались. И я смирно лег в кровать, и когда потушили свет, долго разбирался, хочу я все-таки ехать в Грузию, или не очень, и в конце концов решил, что должен ехать, потому что Грузия - это моя родина, а Варвара Николаевна учила нас, что выше родины нет ничего на свете. А потом я приглашу к нам, в Тбилиси, весь класс, и Пашку тоже, и все будет как надо. А сейчас мне пора спать, потому что если я хорошенько высплюсь, то завтра мама не будет такая печальная, а папа такой сердитый, бабушка будет ласкаться, а дедушка будет такой же веселый как тогда, когда он работал в Кремле, и его возила туда и обратно большая черная машина дяди Лени.

   X X X

   Возвратившись с похорон домой Старуха, настолько быстро насколько позволяли ей годы и телосложение, скользнула в свою комнатку и плотно прикрыв за собой дверь, облегченно вздохнула. Зять мирно посапывал в глубоком кресле, а дочка затеяла постирушку, так что ее возвращение прошло незамеченным, что было как нельзя более кстати. Но облегчение вскоре сменилось отчаянием. Она, как и была в плаще, рухнула на постель. Ноги больше не держали ее. И, кроме того, она больше не хотела сдерживать слезы. Комок в горле все рос и рос, но плакать на улице было неудобно, и только сейчас она могла выплакаться вволю.

   Она была стара, безнадежно стара, и ничего не могла поделать с этим. До сих пор ей казалось, что она давно примирилась с неизбежной участью, но сегодня, на похоронах, она поняла, что примирение невозможно. Она чувствовала себя, несмотря на старость, точно так же, как и в те бесконечно далекие времена, - времена, когда ее муж был еще жив-здоров, а человек, тело которого сегодня предали кладбищенской земле, считался чуть ли не всесильным. Она чувствовала себя, как в те еще более далекие времена, когда и вовсе не была знакома со своим будущим мужем, любила совсем-совсем другого, а человек, тело которого сегодня предали земле, был всего лишь несчастным влюбленным, забрасывавшим ее, тоненькую и стройную, печальными любовными посланиями. Ну пусть не забрасывал, пусть она получила от него всего два письма, семь и девять, но ведь эти шестнадцать пожелтевших листов - реальность? Они ведь правда были? Раньше, в счастливом далеко, когда смерть казалась несбыточной сказкой, она часто перечитывала эти письма, иногда не очень внимательно вчитываясь в текст, с оттенком легкого превосходства над ее корреспондентом, иногда же, наоборот, - с пристрастием. Некоторые строчки она заучила (или запомнила) наизусть, так, на всякий случай, может надеялась когда-нибудь поспорить с безнадежно в нее влюбленным, а может и не потому, может эти строчки просто вторглись в ее память без спросу. Как-то раз, когда у них много лет назад действительно приключилось нечто вроде спора, они ей чуток пригодились, - и все. Но все последующие годы ее по пятам преследует эта несбыточная сказка о смерти. Вначале она, как бы желая еще раз подчеркнуть свою неисправимо гордую сущность, сгладила неявно-треугольные отношения в прямую линию, а затем, не удовлетворившись содеянным, сократила прямую до размеров точки. И она осталась одна, совсем одна наедине с памятью о ее несчастном муже и с вылинявшими строчками о горячем неразделенном чувстве, которые сейчас не хочется ни перечитывать, ни вспоминать. Ибо когда ею все-таки овладевает желание перечитать эти письма с того света, она подходит к зеркалу, вглядывается в свое морщинистое, почти изможденное лицо, и желание окунуться в прошлое сразу исчезает, улетучивается в небытие. О, она слишком хорошо понимает, что прожить жизнь заново никому не дано. Никому, и даже ей, когда-то такой тоненькой и стройной.

   О, если б она могла! Если бы хватило сил сотворить чудо, вернуть юность, любовь, желание и умение сводить с ума всех этих мужчин, все их иродово племя! Но время... время нельзя повернуть назад: так, кажется, пелось в одной популярной песенке времен ее молодости. Время нельзя повернуть назад, и потому она не позволяет себе перечитывать эти письма. Не только потому, что когда она смотрится в зеркало у нее пропадает охота, но из страха, из опаски разреветься и еще потому, что она не хочет никому их показывать, даже ненароком. Раньше, в счастливом далёко, ей так хотелось показать эти письма своим близким подружкам, прихвастнуть перед ними, она, бывало, еле сдерживала себя, но нынче... Нынче никого не осталось в живых, ни мужа, ни автора этих писем, и она боится, страсть как боится разрыдаться над ними, а пуще смерти она боится того, что именно в то самое мгновение, мгновение плача, когда она будет совсем-совсем беспомощна, дверь в ее комнатку приоткроется, и дочь, или даже зять, увидят ее, такую несчастную и жалкую, над ворохом пожелтевших от старости листочков, увидят расплывшиеся от ее слез чужие строчки, и она хотела бы этого избежать, потому что не в силах будет объяснить им что-либо. Хотела бы избежать, какой дипломатический ответ!