История Венецианской республики - Джон Норвич

На следующее утро на аудиенции дож тепло приветствовал леди Арундель и оказал ей небывалую честь, пригласив ее сесть рядом с ним. Он молча выслушал ее и затем решительно заверил, что никогда не шло и речи о ее высылке, ни даже о ее причастности к недавнему печальному событию. Напротив, она всегда была и будет желанным гостем в Венеции. Графиня любезно приняла его уверения и выразила благодарность. Однако у нее была еще одна просьба: она хотела бы получить публичное оправдание в письменной форме, условия которого должны стать известны в Венеции и в Лондоне. И эта просьба была полностью удовлетворена: через несколько дней, когда она и сэр Генри вернулись в коллегию, для нее вслух было зачитано официальное заявление сената, а также соответствующее официальное послание венецианскому послу в Лондоне, в котором ему предписывалось самым недвусмысленным образом заверить в ее невиновности, во-первых, лорда Арунделя и затем любого человека при дворе, который мог бы проявить интерес. В качестве еще одного знака уважения к ней республики дож пригласил графиню присутствовать на особой государственной барке во время предстоящей церемонии обручения с морем в сопровождении двоих членов совета и отослал в ее дом пятнадцать чаш «воска и сладостей» стоимостью в сто дукатов.[287] Леди Арундель могла быть вполне довольна исходом дела, хотя она настолько явно дала понять бедному сэру Генри, что произошедшее — целиком его вина, что он начал опасаться, как бы она не поспособствовала его отставке. Но он все еще находился в Венеции, когда шесть месяцев спустя его опасная соотечественница наконец отбыла, и, сопровождаемая караваном из тридцати четырех лошадей и семидесяти запечатанных тюков с имуществом — все это специальным образом было освобождено от уплаты таможенной пошлины по личному приказу дожа, — вместе со своими маленькими сыновьями отправилась на север.

Приятно отметить, что к тому времени была сделана еще одна реституция, хотя, увы, слишком поздно. Доподлинно неизвестно, какая именно поступила информация, но подтвердилось, что Антонио Фоскарини во второй раз был обвинен ложно, и 22 августа 1622 года те, кто его обвинил, предстали перед Судом трех, были признаны виновными и в свою очередь преданы смерти. Затем Совет десяти сделал полное публичное признание своей ошибки, копии которого были вручены семье Фоскарини и разосланы по всем венецианским посольствам за границей. Другие копии были распространены на улицах города. Гроб с телом Фоскарини извлекли, и его торжественно похоронили за государственный счет. В церкви Сан Стае в часовне Фоскарини находится его бюст и выбита надпись:

ANTONIO FOSCARENO EQUITI

BINIS LEGATIONIBUS

AD ANGLIAE, GALLIAEQUE REGES FUNCTO

FALSAQUE MAJESTATIS DAMNATO

CALUMNIA INDICII DEJECTA

HONOR SEPULCRI ET FAMAE INNOCENTIA

X VIRUM DECRETO RESTITUTA

MDCXXII

АНТОНИО ФОСКАРИНИ, ПАТРИЦИЙ.

ДВАЖДЫ БЫВШИЙ ПОСЛОМ

ПРИ КОРОЛЯХ АНГЛИИ И ФРАНЦИИ.

ПО ЛОЖНОМУ ОБВИНЕНИЮ ОСУЖДЕННЫЙ.

ПО КЛЕВЕТНИЧЕСКОМУ ДОНОСУ КАЗНЕННЫЙ,

ЧЕСТЬ ПОСМЕРТНАЯ И РЕПУТАЦИЯ НЕВИННОГО

В ДЕСЯТОМ ПОСТАНОВЛЕНИИ О ВОССТАНОВЛЕНИИ В ПРАВАХ

1622 год

Глава 41

ДЗЕНО ПРОТИВ СОВЕТА ДЕСЯТИ

(1623–1631)

Острый на язык, знаменитый оратор, пылкий, щедрый, человек, известный своей честностью и прямотой, но обладающий беспокойным умом, готовый вступить в полемику и умеющий поддержать свою точку зрения, ссылаясь на закон и общее благо; постоянно жаждущий рукоплесканий рыночной площади, он всегда стремился разжечь дискуссию, в которой блистал.

Смерть Антонио Приули не слишком опечалила его подданных. Он подавал большие надежды, но в итоге не оправдал ожиданий. Надо сказать, правление этого дожа было нелегким, поскольку началось в разгар Испанского заговора и закончилось оправданием Фоскарини, одним из судей которого он был; но было еще множество других событий. Не являясь на самом деле распущенным — действительно, сложно представить, как это могло бы быть, учитывая условия, в которых был обязан жить дож, — Приули каким-то образом производил впечатление человека, не относящегося к своим обязанностям достаточно серьезно, совершенно не умеющего поддерживать достоинство венецианского аристократа. И когда 12 августа 1623 года он умер в возрасте семидесяти пяти лет, вскоре после возвращения со своей виллы на Бренте, люди ворчали, что он мог бы прожить еще несколько лет, если бы вел более размеренную жизнь. Приули был похоронен в Сан-Лоренцо, но там нет ни памятника, ни даже надписи, чтобы указать место.

Франческо Контарини, его преемник, правил пятнадцать месяцев, которые в значительной степени были омрачены еще одной из тех незначительных войн, которые, хотя часто вспыхивали в результате довольно серьезных конфликтов, не оказывали серьезного влияния на Европу. Как раз такая война вспыхнула в Вальтеллине — протяженной горной долине, которая следует за руслом реки Адды от истока в юго-западном Тироле до места, где она выходит в озеро Комо, и которая тогда являлась на протяжении около семидесяти миль северо-западной границей республики. Когда в 1618 году началась Тридцатилетняя война, эта долина, образовывавшая часть преимущественно протестантского швейцарского кантона Грисонс, приобрела первостепенное значение для Испании, поскольку была единственным прямым путем для сообщения между оккупированным испанцами Миланом и габсбургской Австрией; два года спустя долина была занята испанскими войсками.

Такое развитие событий было воспринято Францией, Савойей и Венецией с вполне понятной тревогой, и в 1623 году три государства заключили союз с целью изгнания захватчиков и восстановления status quo; но прежде чем они начали действовать, испанцы передали все крепости в долине в руки папы. Это был блестящий ход, основанный на предположении, что кардинал Ришелье, который только что пришел к власти во Франции, подчинится папской власти; но испанцы недооценили этого человека. В ноябре 1624 года 3000 французской и 4000 швейцарской пехоты, с 500 лошадьми, вступили в Вальтеллине, при мощной поддержке Венеции, и к концу года вытеснили оттуда папские гарнизоны, чьи захваченные знамена, со всем возможным почтением, были немедленно возвращены Риму. За этой короткой и полностью успешной кампанией в начале 1626 года последовало франко-испанское соглашение, подписанное в Монзоне в Арагоне, согласно которому Вальтеллине следовало сделать автономным римско-католическим государством, независимость которого должна быть гарантирована совместно Францией и Испанией, и все крепости долины должны были быть навсегда разрушены.

Венеция и Савойя были в ярости. Какое право имел Ришелье заключать сепаратный мир, даже не посоветовавшись с ними, договариваться с их давним врагом по поводу управления территорией первостепенной стратегической важности? Венеция в особенности была недовольна разрушением крепостей, которые она считала необходимыми для постоянного свободного сообщения.

Кардинал принес множество извинений: во всем был виноват французский посол в Мадриде, превысивший полномочия; сам король Людовик был недоволен некоторыми аспектами заключенного соглашения. Но ущерб был уже причинен, и он выражал уверенность, что республика не захочет рисковать и вступать в войну, которая, возможно окажется длительной и дорогостоящей, чтобы вернуть все на свои места. Венецианцы мрачно пожали плечами и приняли неизбежное.

К этому времени дож Контарини уже умер. В январе 1625 года его преемником стал Джованни Корнаро, представитель старшей ветви многочисленного клана и прямой потомок дожа Марко Корнаро, который занимал эту должность около трехсот лет назад. Новость о его избрании была принята в Венеции со всеобщим удивлением, но больше всех был удивлен он сам, поскольку его карьера не была особенно выдающейся. Как сообщил в Рим папский нунций, Корнаро посвятил себя больше молитвам, чем делам торговли или государства; и хотя он всегда жил, как подобает его рангу и положению, щедрой рукой раздавая милостыню из своего великолепного дворца около церкви Сан Паоло,[288] он никогда не выказывал ни малейшего стремления к верховной власти. Поэтому, как ни парадоксально, но, возможно, именно благодаря такой наивной отстраненности от мира Корнаро навлек на себя нападки Реньеро Дзено, наверное, самого рьяного реформатора, которого когда-либо рождала Венеция, и, несомненно, самого неудобного.

Дзено уже причинял республике некоторые неудобства, когда, будучи послом при папском дворе в 1621 году, открыто обвинил венецианского кардинала Дольфино — с которым он соседствовал в палаццо ди Сан-Марко — в том, что тот подкуплен французами. По возвращении Дзено получил важную правительственную должность, но его заносчивость и непреклонность в тех вопросах, которые он считал принципиальными, стали причиной отставки и даже недолгого изгнания по обвинению в неповиновении. Однако в Венеции было много таких, кто был обеспокоен всеобщим падением нравов и кто полагал, что несносный Дзено — как раз тот, кто нужен республике; поэтому он получил прощение и в 1627 году вернулся обратно, и почти сразу же его избрали в Совет десяти. Теперь, наконец, его пыл реформатора ничто не сдерживало; и первой целью Дзена стал сам дож.