Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

миксер перемешивал довольно бойко. Бритва полное барахло, но утюг хороший.

Вечером Наталья Мироновна предъявила подарки дочери, и разразился чудовищный скандал. Как плотину прорвало. Видимо, старушка нарушила важный закон энтропии, пробила дыру в мироздании, и все обиды и недоразумения, которые скопились под крышей после "второго Варькиного побега" устремились в эту дыру, образуя грохочущую воронку. И, как всегда, ни слова по сути. Все вылилось в привычный, каждодневнй всхлип: " Мы тут копейки считаем, а ты… Ты!…"

— Я езжу на оптовый рынок, чтобы сэкономить тридцать рублей. Мы отказываем себе в покупке книг. Виктор, профессор, доктор наук, целыми вечерами делает переводы каких‑то ужасных текстов для глупых журналов — помесь мистики и идиотизма! А ты знаешь, во что мне обходятся твои лекарства? А ты покупаешь уцененку, залежалую дрянь, и еще уверяешь меня, что это подарки.

У Натальи Мироновны, что бывает крайне редко, дрожали губы.

— Но утюг‑то хороший.

— Ты посмотри на его дизайн (выучилась доченька новым словам!). А шнур… Разве японцы будут делать шнур к утюгу в двадцать сантиметров? Этот японский утюг клепали в подвале под нашим гастрономом.

— В конце концов, я могу себе позволить заплатить за дорожные расходы из собственных денег… — старушка уже плакала.

— Собственных денег! Скажите, пожалуйста! Я стараюсь у тебя пенсию не брать, так только, иногда… чтоб у тебя было на карманные расходы. Но не на глупость… Не на поощрение всяких проходимцев!

И главное, Виктор стоял рядом, и вторил жене — бу–бу–бу…

— И запомни, мама — никогда, ни при каких обстоятельствах не открывай дверь чужим людям.

Ночью Наталья Мироновна глаз не сомкнула, все думала, ломала голову. Что и говорить — бедность унизительна. И ведь не пожалуешься никому. Все говорят — плохо тебе, иди торговать. Видно этому в худой обуви — плохо было, он и пошел. И легенду сочинил в лучших традициях, мол, дарим. Но если все пойдут торговать, тут же возникает вопрос — чем? Положим, товар из‑за океана подвезут. А дальше что? Так этот товар по кругу и продавать? Да кто же его купит, если ни у кого денег нет. Вот ты и купила — грустно подвела черту и заснула, наконец, уже под утро.

На следующий день опять пришли. Наталья Мироновна их в глазок хорошо рассмотрела: двое, мужчина и женщина, без пакетов, наверное, их в машине оставили. И ведь немолодые люди, а тоже пошли в торговлю. Звонили долго, настырные попались, а потом ушли ни с чем.

Вечером Наталья Мироновна с удовольствием рассказала дочери о своей бдительности. Марина рассеянно ела суп и только приговаривала, мол, правильно, так и надо. А потом вдруг спросила с раздражением:

— Что они к нам повадились? Что они у нас тут вынюхивают? Никому дверь не открывай.

Вечер прошел спокойно, а на следующий день состоялся телефонный разговор, после которого Марине пришлось впустить в дом незнакомых людей. Позвонил мужчина.

— По этому адресу проживает Варя Соткина?

— Положим, — строго сказала Марина, сердце тут же заколотилось, как бешеное. Она все время жила в предчувствии какой‑то страшной развязки.

— Вы не могли бы позвать ее к телефону.

— Вари нет дома. Что вам от нее надо? И кто вы такой, черт подери?

— Это говорит ее отец. Мы могли бы встретиться?

8

Отворилась дверь, и они вошли, первым — Фридман, за ним, настороженно осматриваясь, Лидия Кондратьевна.

— Это я вам звонил, — сказал Фридман. — Позволите пройти?

Марина не посмела предложить опасным незнакомцам сменную обувь, но гость сам снял башмаки и стал шарить глазами в поисках тапок. Все выглядело ужасно глупо. У Марина дрожали руки, и она никак не могла подобрать пары. Осанистый мужчина в стоптанных банных тапках, один вообще рвань, выглядел слишком нелепо и безобидно, словом, никак не соответствовал роли, в которую его обрядила Марина. Для женщины, к счастью, подобралась приличная обувь. Гостей проводили в большую комнату. Помолчали. Потом Марина тонко крикнула:

— Мама!

Наталья Мироновна появилась сразу, видно, за дверью стояла. Она села на стул, чопорно сложила руки на коленях и прошептала, не разжимая губ:

— Они…

— Мама, вот этот человек утверждает, что он Варькин отец, — Марина закурила и порадовалась, руки перестали дрожать, следовательно, она вполне владеет собой.

Если Наталья Мироновна и удивилась, то только чуть, явно не в стиле ситуации. Она была готова к любым событиям. Она упорно считала купленную уцененку подарком. А если судьба что‑то задарма дарит, то тут же сервирует неминуемую гадость.

— Вы меня шантажировать пришли? — продолжала Марина. — Вам это не удастся.

— Я бы не стал с этого начинать наш разговор, — примирительно заметил Фридман, он не хотел ссориться. — Для начала я представлюсь.

Марина с невозмутимым видом выслушала его фамилию, имя, отчество, потом представилась женщина.

— Это ваша жена?

— Это мой друг.

— Ну слава Богу. Я‑то я решила, что эта дама предназначена на роль матери.

Лидия Кондратьевна поежилась, искоса взглянула на Фридмана, но тот был всецело сосредоточен на хозяйке дома. Видно было, что он в высшей степени на взводе, но старается держать себя в руках.

— Я ни в коем случае не собираюсь вас шантажировать, — доброжелательность Фридмана была явно наигранной, он всеми силами старался не дать разговору спуститься до пустой перебранки. — В конце концов, в наше трудно время каждый зарабатывает, как умеет. Мы сейчас девушку в метро видели, в руках плакат — покупаю дипломы, школьные и институтские. Если уж милиция считает, что это правомочно, то я пас… в таком сумасшедшем доме — я пас… Правда, я совсем иначе представлял эту квартиру, честно скажу. Но я, знаете, год жил в деревне и совершенно отвык от московской жизни. Вы ведь просто посредники, правда? А производством надлежащих документов занимаются где‑нибудь в другом месте, в подвале, скажем. И смешно думать, что подпольная фирма, как собственное клеймо, будет писать в документах свой адрес. Тем более удивительно, что вы Соткины и есть.

— Клим, прости меня, — вмешалась Лидия Кондратьевна, — но ведь мы не знакомиться сюда пришли. Мы пришли узнать, где твоя дочь.

Марина уже поняла, что гости ее не сумасшедшие и не шантажисты. По манере держаться, по языку, по легкому надрыву, который проскальзывал в словах Фридмана, она поняла, что это люди ее круга, что они стали жертвой какой‑то ситуации,