Королевская кровь-4 - Ирина Котова

Он почувствовал, как она проснулась, обернулся — капитан Дробжек сонно и понимающе смотрела на него, и улыбка ее в темной комнате казалась горькой и нежной одновременно.

— Не терзайте себя, шеф, — сказала она хрипло и села, спустив ноги на пол, прижимая к себе одеяло, — я не упрекну вас. Не нужно жалеть меня.

Внутри стало еще муторнее, и она усмехнулась его молчанию, встала, обернувшись одеялом — чтобы не давать лишнего повода для неловкости — и пошла в ванную. И он последовал за ней, чтобы разбить это молчание, чтобы не иметь повода после называть себя еще и трусом. Капитан умывалась, придерживая одеяло одной рукой. Подняла голову и перехватила его взгляд.

— Я не жалею ни вас, ни о том, что было ночью, Люджина, — честно сказал Стрелковский, глядя на нее в зеркало. Коснулся ее плеча, погладил затылок — и она замерла, губы ее дрогнули. В спокойных синих глазах он вдруг отчетливо увидел мольбу оставить ее, дать время прийти в себя. — Вас трудно жалеть — настолько вы цельный человек — и я, честно сказать, не понимаю, чем заслужил вас и зачем я вам нужен со всей той дрянью, что я сделал, и со всем моим прошлым, которое меня не отпустит.

— Я уже говорила, Игорь Иванович, — ответила она с трудом. На последнем слове голос ее сорвался, и она задержала дыхание, отвела взгляд, наклонилась и несколько раз плеснула себе в лицо воды. Ледяной — до него долетели брызги, окропили обжигающей моросью, заставив вздрогнуть, схватить ее, напряженную, сжавшую зубы. Развернуть, прижать к себе, утихомиривая ее теплом бурю в душе: прости меня, прости, что ты смелее и сильнее меня. Что я делаю тебе больно, что я пропадаю в болоте из нежности и вины, и горькой любви, и предательства. Что я пользуюсь тобой, чтобы жить, и не понимаю, как я могу хотеть жить. Тебе все это нести, если ты захочешь, и нет никакой надежды, что я смогу когда-то стать твоим. И страшно, что ты все это понимаешь и все равно нет в тебе ни злости на меня, ни сомнений.

— Я хочу вас, Люджина, — тяжело сказал он, глядя в синие глаза, — хочу, чтобы вы были со мной, жили в моем доме, но я не стою вас, понимаете? Вы заслуживаете того, чтобы вас обожали, вы, с вашей стойкостью и вашей красотой, чтобы мужчина принадлежал только вам, чтобы одевал вас в шелка и дарил драгоценности, чтобы вы и только вы составляли его счастье. Я же могу предложить вам только свою дружбу и уважение, свое желание. И не знаю, способен ли на большее и сколько это продлится. Сможете ли вы вынести меня?

— Да не нужно мне драгоценностей, Игорь Иванович, — сказала она с досадой. — Какая мне разница, как вы это называете. Если я нужна вам, я буду с вами. Это мое решение, и я запрещаю вам винить себя.

От этого категоричного «запрещаю» его отпустило — и он криво улыбнулся, внимательно глядя на нее.

— Зачем, Люджина?

— Потому что, Игорь Иванович, — произнесла она строго и бесстрашно, словно недоумевая, что он не понимает таких простых вещей, — гораздо больше, чем ваша любовь, мне нужна ваша жизнь.

На утреннее построение они вышли вовремя. В их сторону никто не косился, хотя лица у всех были невыспавшиеся, каменные и немного злые, и ноздри раздувались — берманы принюхивались помимо воли и тихо, утробно ворчали. И когда Ирьял Леверхофт сорвался в пробежку по промерзшему, покрытому разводами инея плацу, и сводный берманско-гвардейский отряд понесся за ним, к бегущему Стрелковскому присоединился полковник Свенсен.

— Переезжай-ка ты в замок, Игорь, — сказал он с едва уловимым предостережением, — не надо дразнить ребят. Ночь никто не спал, я сам чуть к жене не сорвался. Да и всех семейных, как жены подъедут, поселим на первом этаже напротив казарм. У меня тут больше половины неженатых, а вы еще вчера гормонов добавили. Как бы отбивать к тебе не полезли, хоть ты и чужак. У нас пока женщина не замужем, можно за нее биться.

— Пусть попробуют, — ровно отозвался Стрелковский. — Перееду, полковник.

Свенсен некоторое время молча бежал рядом с ним.

— Иногда я думаю, — проговорил он, — что между нашими народами не так много разницы, как нам кажется. Мы верим в одних богов, любим одних женщин, уважаем силу и верны чести.

— Зависит от человека, Хиль.

— Или от бермана, — задумчиво сказал Свенсен, вспоминая, видимо, тех, кто собирался сейчас предать своего короля. — Я пойду к королеве в девять утра. Поприсутствуешь?

— Да, Хиль. Обязательно.

Полковник Свенсен после пробежки связался со старшим группы охраны, которую отправил к своему дому в пригороде Ренсинфорса сразу, как пришла информация о состоявшемся в замке Ольрена Ровента собрании глав кланов. Для организации сопротивления отступникам требовалось время, и маловероятно, чтобы Тарье что-то угрожало, но он едва заставил себя отказаться от идеи разбудить ее посреди ночи и немедленно перенести к себе, в безопасность, Зеркалом.

Второй месяц беременности у нее протекал тяжело, с утренним токсикозом, а после того как они однажды воспользовались порталом, чтобы попасть к врачу, ее рвало так, что он зарекся водить ее через Зеркала до тех пор, пока не родит.

— А что вы хотите — сказала врач, — беременность первая и поздняя, организм привыкает к новому состоянию, а пространственный переход — существенная нагрузка на вестибулярный аппарат. Но жена ваша крепкая и здоровая, опасаться нечего, к четвертому месяцу все должно наладиться.

— Я все же попрошу вас вести ежедневное наблюдение, — резко ответил Свенсен, — я хорошо заплачу, только приезжайте к нам каждый день. Тарья, — супруга смотрела на него с легким удивлением, — тебя ведь не утомят посещения врача?

Женщины обменялись понимающими насмешливыми улыбками. Он видел эти улыбки и сам где-то в душе смеялся над собой — но решения своего не изменил.

Старший группы ответил, что госпожа Свенсен еще спит и что по периметру все спокойно. И что как только проснется — тут же, не сомневайтесь, господин полковник, со всем удобством доставим леди к вам.

Последнюю неделю Свенсен возвращался домой поздно, дожидаясь результатов поисков шамана и докладывая о них королеве, и Тарья, чуть пополневшая за прошедшее время, обычно тихая и взирающая на него с легкой снисходительностью — все же дочь линдмора, потомственная баронесса, вдруг стала теплее и нежнее. И обнимала его по возвращении, послушно подставляя губы для поцелуя, и слушала о том, что происходит в замке, и кормила, и спать укладывала, и сама ложилась рядом.

Он до сих пор не мог сказать, любит ли она его. Но супругой ему она стала настоящей, и в первый же день, когда он ввел ее хозяйкой в свой дом, разделила с ним супружескую спальню. Пусть страстной он видел ее только на исходе полнолуния — в остальное время она была тихой и податливой, но его любви и жара хватало на двоих.