Кто ищет... - Аграновский Валерий Абрамович

«Стачка в тумане»: «Нам кажется, что история плетется черепашьим шагом. А ведь она несется все быстрее, еле успевая забирать воду на остановках. Избалованные пассажиры!»

«Молчи, грусть, молчи!»: «Брось, Ваня, неаполитанскую муру! Ведь ты же комсомолец. Давай что-нибудь веселенькое, российское». И мы тихонько под рокот машины начали российское: «Аванти пополо, де ля рикоса — бандьера росса, бандьера росса!»

Антуан де Сент-Экзюпери. «Маленький принц»: «Взгляните на небо. И спросите себя: «Жива ли та роза или ее уже нет? Вдруг барашек ее съел?» И вы увидите: все станет по-другому… И никогда ни один взрослый не поймет, как это важно!»

Да, несомненно, аккорд, который определяется словарем как «неустойчивый повисающий звук, устремленный куда-то». В нем — главная, основная мысль повествования, ее очень важно не просто донести до читателя, но и оставить с ним на какое-то время. Если графически изобразить смысловую и эмоциональную потенцию произведения, взлет ее происходит, по-видимому, не только в момент сюжетной кульминации, но и в самом конце, когда все сюжетные впадины и пики пройдены, но еще нужно добиться кульминации читательского восприятия.

Не знаю, в какой мере эти рассуждения будут полезны моему читателю, но лично я искренне жалею, что прежде никогда не думал о концовках, наивно полагаясь на интуицию. Но если интуиция, как говорят, чья-то мать, то, вероятно, она и чья-то дочь! (Кстати, заканчивая раздел, посвященный последнему абзацу, я попытался взять аккорд, на этот раз рассчитывая на кульминацию читательского восприятия не интуитивно, а совершенно сознательно.) Получилось? Нет?

ПОД ЗАНАВЕС…

И вот мы, кажется, на финишной прямой. Прежде чем разорвать ленточку, окинем мысленным взором пройденную дистанцию.

Мы говорили о мастерстве журналиста, отметив при этом, что мастерство — категория надстроечная, а базой является наше мировоззрение, наша гражданская позиция, наша социальная активность. Каждой строчкой, опубликованной в газете, журналист не только выражает, но и формирует мнение народа. Взгляды, суждения и предложения газетчика вливаются в русло политических решений и дел, общих для всей страны. Мы работаем от имени людей и для людей, помогая им своими очерками и статьями формировать политическое сознание. Стало быть, сугубо профессиональный разговор о мастерстве журналиста возможен лишь при условии, если в основе его лежит четкость и кристальная ясность наших позиций, общественная значимость каждого факта, использованного в наших произведениях.

Мы говорили о том, что «поют» в журналистике только люди способные, имеющие к ней призвание. Однако, если исходить из утверждения М. Горького, что «талант развивается из чувства любви к делу, возможно даже, что талант — в сущности его — и есть только любовь к делу, к процессу работы», следует смягчить наш жесткий приговор признанием того, что достаточно любить газетное дело, чтобы стать журналистом; но уж без этого, без любви, действительно рассчитывать не на что!

Мы говорили о том, что работаем в жанре художественной документалистики, который в силу ряда причин стал чрезвычайно популярным, и что границы между жанрами постепенно стираются: фактически журналисты живут по одним законам с беллетристами.

Мы попытались разобраться в том, какова мера домысла и вымысла в работе художественного документалиста, и упомянули «мешающие детали», которых не следует избегать во имя достижения высокой степени достоверности и убедительности наших материалов.

Мы говорили о том, что будить общественную мысль, то есть выполнять одну из важнейших задач журналистики, можно только с помощью мысли, подкрепленной доводами и резонами.

Мы говорили о том, что современная художественная документалистика начинается с создания концепции, содержащей сумму мыслей, и не забыли подчеркнуть, что концепция — это отнюдь не предвзятость.

Мы говорили о том, как рождается замысел журналиста, каким образом факт трансформируется в тему, а тема заставляет искать соответствующие факты.

Мы говорили о том, как нужно реализовывать замыслы, пользуясь определенной тактикой и стратегией сбора материала, искусством беседы, обработкой полученных сведений, планом.

И мы, конечно, не затронули и половины того, что составляет суть журналистской работы. Потому что, преодолев сопротивление первого абзаца, написав материал и поставив последнюю точку, мы, как истинные марафонцы, еще не имеем права останавливаться. Мы продолжаем «бежать» дальше до тех пор, пока не доводим материал до газетной полосы, пока не получим читательские отклики и не сделаем обзор писем, пока не вызовем реакцию официальных лиц и инстанций, пока не добьемся принятия мер, — но можем ли мы и после этого перевести дух?

У газетчика много забот, которые лучше классифицировать не по признаку «приятные», «малоприятные» и «совсем неприятные», а по признаку: «нужные» и «ненужные». В числе «необходимых» есть заботы, совершенно лишенные творческого начала, но мы должны понимать, что без них ни одна наша строка не дойдет до газетной полосы. Одновременно с этим мы, вероятно, так перенасыщены творческими делами, что были бы рады избавиться от некоторых, если бы не знали, что срубим сук, на котором сидим.

Вот краткий и далеко не полный перечень внутригазетных мероприятий, участие в которых, можно сказать, обязательно для сотрудника «Комсомольской правды»: летучка, планерка, топтушка (короткое, проводимое на ногах совещание по текущему номеру), час письма, творческие «самовары», «круглые столы», теоретические «жернова», «четверги», традиционные «землянки», читательские конференции, совещания по перспективному планированию номеров и т. д. Если к этому добавить заказ авторских материалов, редактирование их, участие в различного рода плановых и спонтанных заседаниях, организованных секретариатом, дежурства в качестве «свежей головы» по всему номеру и по отделу, разработку газетных акций и прочее, окончательно станет ясно: дел у журналистов много, причем помимо их основной обязанности — писать. И это, мне кажется, естественно: отказавшись от перечисленных забот, мы как бы обрываем пуповину, связывающую нас с газетой, и очень скоро снижаем свой творческий тонус — разряжаемся от идей, мыслей, желания работать, творческого настроения.

Хочу обратить внимание на еще одно существенное обстоятельство. Дело в том, что практически единственным оружием журналиста внутри газеты является  с л о в о, устная речь. Мы очень много говорим. Говорим, ставя задачу перед автором, когда заказываем ему материал, и говорим, убеждая его в необходимости переделок. Мы говорим, разбирая статью коллеги и размышляя (вслух) над готовящейся газетной акцией. Мы говорим, анализируя только что вышедший номер и подвергая критическому обсуждения серию номеров на летучке. Мы выступаем публично, поднявшись в полный рост перед всем коллективом, и положив локти на стол, за которым в Голубом зале редакции традиционно заседает редколлегия, и тет-а-тет, сидя напротив товарища по перу в запертом кабинете. Совершенно исключены рисунок, весы, чертеж, жестикуляция, сантиметр, мимика — только слово выражает нашу позицию, довод, мысль, оценку, предложение, протест или поддержку.

Разговорный жанр не из легких. Дело не только в модуляциях голоса, от которых, возможно, зависит убедительность того, что мы произносим, хотя недурно бы каждому из нас в совершенстве владеть и ораторским искусством, — важна логика наших высказываний, важен тон разговора с коллегами, важна манера. Какую степень искренности и откровенности мы можем себе позволить? В какой мере должны щадить самолюбие товарищей по перу? Существуют ли рамки для критики и рамки для дифирамбов? Можно ли «якать», встав в позу ментора, даже если есть к тому основания, и можно ли «мыкать», высказывая не общее, а свое мнение? Какова должна быть доказательность и обоснованность того, что мы говорим в узком журналистском кругу? Или, надеясь на понимание с полуслова, можно ограничиться легкими контурами, намеками и плаванием по поверхности? Надо ли бесконечно оглядываться, говоря сакраментальное: «Если я не прав, пусть меня поправят», и хорошо ли мы делаем, заканчивая речь в кабинете заместителя главного редактора банальным «спасибо за внимание»? Короче говоря, что «учитывать», а что «не учитывать»? И так ли уж безобидно наше слово, звучащее в «родной» журналистской среде, что можно не думать о том, как его подбирать и как произносить?