Колесо страха - Абрахам Меррит

Перс гневно: «Неужели все прекрасные женщины в этой земле принадлежат Белу? Клянусь девятью адами, царь Кир дал бы за нее десять талантов золота!»

— Тише! – прошептал ассириец. Остальные подхватили: – Тише!

Нарада снова начала танцевать. Музыка зазвучала громче. Но теперь она была томной, сладкой, источающей желание.

Кровь зазвенела в ушах Кентона.

Она танцует «Иштар уступает Белу» – это насмешливо ассириец.

Перс выпрямился.

— Ах! – воскликнул он. – Кир дал бы за нее пятьдесят талантов! Она как пламя! – воскликнул Зубран хриплым, сдавленным голосом. И если она принадлежит Белу, почему она так смотрит на жреца?

Никто не слышал его из‑за шума толпы; солдаты и молящиеся не отрывали взглядов от танцовщицы.

Не слышал и Кентон.

Но вот колдовство полуночной женщины рассеялось; сердясь на себя, Кентон ударил о камень. Потому что спокойствие Шарейн нарушилось. Ее белая рука просунулась сквозь складки покрывала. Она обернулась, быстро направилась к тому тайному выходу, через который вошла.

Танцовщица остановилась, музыка стихла, снова беспокойно зашевелились молящиеся, громче стал ропот.

— Этого нет в ритуале! – ассириец вскочил на ноги. – Танец еще не кончен.

Над головой послышались раскаты грома.

— Ей не терпится встретиться с богом, – цинично сказала женщина.

— Она Иштар! Она луна, скрывающая свое лицо за облаками. – юноша сделал шаг к жрице.

Женщина со смелыми глазами схватила его за руку, сказала солдатам:

— Он безумен! Он живет в моем доме. Не трогайте его. Я уведу его.

Но юноша вырвался, оттолкнул ее. Прорвался сквозь строй и побежал по площади навстречу жрице. Бросился к ее ногам. Спрятал лицо в ее покрывале. Она остановилась, глядя на него сквозь вуаль. Немедленно рядом оказался жрец Бела. Он ногой ударил юношу по лицу, тот откатился.

— Алькар! Дручар! Возьмите его! – закричал жрец. Два офицера подбежали, обнажая мечи. Зашептались жрецы, все молящиеся застыли.

Юноша вырвался, вскочил на ноги, встал лицом к жрице.

— Иштар! – воскликнул он. – Покажи мне твое лицо! позволь умереть!

Она стояла молча, будто не видела и не слышала его. Солдаты схватили его, потащили за руки. И тут сила хлынула в стройное юношеское тело. Он, казалось, разрастается, становится выше ростом. Он отбросил солдат, ударил жреца Бела по лицу, схватил вуаль жрицы.

— Я не умру, не увидев твое лицо, о Иштар! – воскликнул он – и сорвал вуаль…

Кентон увидел лицо Шарейн.

Но не Шарейн с корабля – сосуд, полный огнем жизни.

У этой Шарейн широко раскрыты, но невидящие глаза; в глазах ее сон; мозг ее блуждает в лабиринте иллюзий.

Жрец Бела закричал:

— Убейте его!

Два меча пронзили грудь юноши.

Он упал, сжимая вуаль. Шарейн без всякого выражения смотрела на него.

— Иштар! – выдохнул он. – Я видел тебя, Иштар!

Глаза его помутились. Шарейн вырвала вуаль из стынущих пальцев, набросила ее обрывки на лицо. Пошла к храму – и исчезла.

Толпа зашумела. Лучники и копьеносцы начали теснить толпу к колоннам, толпа рассеивалась. Вслед за жрецами ушли солдаты. Ушли арфистки, флейтистки и барабанщицы Нарады.

На широком дворе, окруженном стройными колоннами, остались только танцовщица и жрец Бела. Грозовое небо все более темнело. Медленно движение туч ускорилось. Пламя на алтаре Бела загорелось ярче – гневно, как поднятый алый меч. Вокруг керубов сгустились тени. Металлический гром звучал все продолжительней, все ближе.

Кентон хотел открыть бронзовую дверь сразу, как только ушла Шарейн. Что‑то подсказало ему, что еще не время, что он должен еще немного подождать. И тут танцовщица и жрец подошли к тому странному окну, у которого он стоял.

Рядом с ним они остановились.

22. ТАНЦОВЩИЦА И ЖРЕЦ

— Бел должен быть доволен службой, – услышал Кентон слова танцовщицы.

— О чем ты? – хмуро спросил жрец.

Нарада приблизилась к нему, протянула руки.

— Шаламу, – прошептала она, – разве я танцевала для бога? Ты знаешь, я танцевала – для тебя. А кому поклоняешься ты, Шаламу? Богу? Нет – жрице. А кому, ты думаешь, поклоняется жрица?

— Она поклоняется Белу! Нашему повелителю Белу, который – все! – горько ответил принц.

Танцовщица насмешливо сказала: «Она поклоняется самой себе, Шаламу».

Он повторил упрямо, устало: «Она поклоняется Белу».

Ближе придвинулась Нарада, лаская его ждущими, жаждущими руками.

— Разве женщина поклоняется богу, Шаламу? – спросила она. – Нет! Я женщина, я знаю. Эта жрица не будет женщиной бога – и мужчины тоже. Она слишком высоко себя держит, слишком она драгоценна для мужчины. Она любит себя. Она преклоняется перед собой. Она преклоняется перед собой как перед женщиной бога. Женщины делают из своих мужчин богов и поклоняются им. Но никакая женщина не любит бога, если сама не создала его, Шаламу!

Жрец угрюмо сказал: «Я поклоняюсь ей».

— Как она – самой себе, – подхватила танцовщица. – Шаламу, разве хочет она принести радость Белу? Нашему повелителю Белу, обладавшему Иштар? Можем ли мы дать радость богам – богам, имеющим все? Лотос раскрывается навстречу солнцу – но ведь не для того, чтобы принести радость солнцу. Нет! Чтобы самому радоваться! Так и жрица. Я женщина – и я знаю.

Руки ее лежали на его плечах, он взял их в свои. «Почему ты говоришь мне это?»

— Шаламу! – прошептала она. – Посмотри мне в глаза. Посмотри на мой рот, на мою грудь. Как и жрица, я принадлежу богу Но отдаю себя тебе, любимый!

Он сонно ответил: «Да, ты прекрасна».

Руки ее обнимали его, губы прижимались к его губам.

— Люблю ли я бога? – шептала она. – Разве я танцевала, чтобы была радость в его глазах? Для тебя танцевала я, любимый. Для тебя смею я вызывать гнев Бела. – Она мягко привлекла его голову к себе на грудь. – Разве я не хороша? Разве я не красивей этой жрицы, которая принадлежит Белу и никогда не отдастся тебе? Разве не приятен мой запах? Ни один бог не владеет мной, возлюбленный.

Опять он сонно ответил: «Да, ты очень хороша».

— Я люблю тебя, Шаламу!

Он оттолкнул ее. «Ее глаза как бассейны мира в долине забытья! Когда она подходит ко мне, голуби Иштар вьются над моей головой. Она идет по моему сердцу!»

Нарада отшатнулась, алые губы побледнели, брови грозно сошлись в одну линию.

— Жрица?

— Жрица, – ответил он. – ЕЕ волосы как облако, закрывающее солнце в сумерках. Ветерок от ее платья обжигает меня, как ветер из полуденной пустыни обжигает пальмы. И холодит, как ночной ветер пустыни холодит пальмы.