Всегда возвращаясь домой - Урсула Ле Гуин

Сестра Копья, которая в детстве звалась Пеликаном, а теперь получила имя Лилия, жила в их прежнем доме в Мадидину, выйдя замуж за человека из Дома Обсидиана, но сам Копье, когда Общество Воителей прекратило существовать, перебрался в Чукулмас. В год, когда я вернулась домой, под конец сухого сезона он снова переселился в Мадидину, в дом своей сестры. Мы с ним впервые встретились, когда он пришел в Синшан на Танец Воды.

В тот год и я участвовала в Танце Воды. Я исполняла Танец Оленьих Копыт, когда увидела Копье в окружении людей из Дома Синей Глины; Экверкве с Тенью тоже были там. Закончив танец, я подошла к ним. Копье поздоровался со мной и сказал:

— Какое хорошее у тебя теперь имя — Женщина, Возвращающаяся Домой. Неужели тебе снова придется куда-то уходить отсюда, чтобы его оправдать?

— Нет, — сказала я, — я учусь оправдывать свое имя, живя на одном месте.

Я видела, что ему очень хочется спросить меня о том, чего я так и не сказала ему тогда, осенним вечером в винограднике, много лет тому назад: о том, что в душе моей я дала ему новое имя. Он так и не спросил меня об этом, ну и я ему называть это имя не стала.

После Танца Воды он стал часто бывать в Синшане. Он был членом Цеха Виноделов, славился как ловкий виноторговец и работал на винокурнях обоих городов.

Несколько лет он прожил с какой-то женщиной в Чукулмасе, однако они так и не поженились. В Мадидину он жил один, в доме своей замужней сестры. Когда я начала вновь часто видеть его в Синшане, то вскоре поняла, что он пытается придумать, как ему превратить нашу старую дружбу во что-нибудь новое. Это меня тронуло, потому что я была благодарна ему за то чувство, воспоминания о котором так помогли мне в чужой стране, где я тогда боялась умереть; а еще его внимание мне попросту льстило. Гордость моя была когда-то сильно уязвлена тем, что он от меня отвернулся, и старая рана еще не совсем зажила. Однако теперь он не был мне особенно нужен — ни как друг, ни, тем более, как любовник. Он был красивым стройным мужчиной, но я все еще чувствовала в нем Воителя. Он был слишком похож на мужчин Дайяо. Нет, не на моего отца, ибо тот, хоть и был Истинным Кондором и солдатом всю свою жизнь, но по характеру и складу ума вовсе воякой не был. Копье куда больше походил на моего мужа Дайята, который ни разу и не участвовал ни в одном бою, однако всю свою жизнь превратил в войну, в непрерывную цепь побед или поражений. Большая часть мужчин, состоявших некогда в Обществе Воителей и оставшихся в Долине, приняли новые имена, однако Копье свое прежнее имя сохранил. И теперь, глядя на него, я замечала, как беспокойны и тоскливы порой его глаза; нет, он не смотрел на мир ясным взором пумы. Я придумала для него тогда неправильное имя; имя Копье подходило ему куда больше.

Окончательно убедившись, что он интересует меня разве что как старый приятель и родственник, я уже спокойно принимала его у нас в доме, да и Тень всегда была рада его видеть. Это меня немножко беспокоило. Умная, своенравная, обладавшая сильной волей Эзирью, часто в Саи получавшая нагоняй из-за своего непослушания или дерзкого поведения по отношению к «старшим», здесь была нежной и мягкой, настоящей Тенью, вечно нерешительной, с вечно потупленным взором. Именно такое поведение и нравилось моему братцу. Может быть, он пытался заставить меня ревновать, но не только: ему явно нравилось разговаривать с Тенью. Тот, кто всю свою жизнь превращает в войну, первым делом, по-моему, бросается в бой с человеком другого пола, стремясь подчинить его, одержать победу. Тень была слишком умна и слишком великодушна, чтобы желать подчинить себе Копье или кого бы то ни было, и, кроме того, знания и воспитание, которые она получила среди Дайяо, уже подготовили ее к участи побежденного, «любящего противника». Мне не нравился тот важный, напыщенный вид, который Копье напускал на себя в ее присутствии. Однако она со времени своего появления в Синшане становилась все сильнее; и в ее глазах теперь было куда больше от взгляда пумы, чем в его. Я подумала, что если так будет продолжаться, то Синшан сумеет навсегда убить в ней рабыню-онтик, никогда даже и не узнав, что она ею была.

Если Эзирью, став Тенью, оказалась совсем другим человеком, то и Айяту начала превращаться в другую женщину, в Женщину, Возвращающуюся Домой. Однако, как я и сказала Копью, мне еще требовалось научиться быть ею. И на это ушло немало времени.

В Саи я просто места себе не находила, мечтая о какой-нибудь работе. В Синшане я такую работу нашла сразу. Страшно много нужно было сделать по дому. Моя мать совершенно запустила и сам дом, и сад, и огород; наш ткацкий станок покрылся пылью; она отдала всех наших овечек в городское стадо. Удовольствие что-то делать, что-то создавать умерло в ней вместе со всеми остальными огнями ее души.

Возможно, помня, что любовь сделала с жизнью моих родителей, я сторонилась любого мужчины, который мог зажечь подобную страсть и во мне. Я еще только начинала учиться видеть и вовсе не желала, чтобы меня ослепили. Ведь мои родители никогда друг друга по-настоящему не видели. Для Абхао Ивушка из Синшана всегда была лишь мечтой, сном, а жизнь, наступавшая после этого сна, была везде, но только не с ней. Для Ивушки Кондор Абхао был целым миром — все остальное не имело смысла, только он один. Так что они не отдали свою великую страсть и верность никому более; они даже по-настоящему и друг другу ее не отдали — она досталась тем людям, которых на самом деле даже и на земле-то не было: женщине-мечте, мужчине-богу. И все это было растрачено зря: ни один не получил от другого столь великого дара. Моя мать словно выбыла из жизни после всего этого, попусту израсходовав свою страсть и любовь. И теперь ничего не осталось ни от ее великой любви, ни от нее самой. Она была пуста, холодна и бедна душой.

Тогда я решила стать богатой. Если моя мать не может согреть свое тело и душу, то хоть я, по крайней мере, постараюсь сделать это. Уже в тот первый год, что я провела дома, я успела соткать праздничный плащ для танцев и подарить его нашей хейимас. Я соткала его на станке Бесстрашной, который до той поры стоял никому не нужный в нашей дальней комнате. Я ткала и посматривала на серебряный полумесяц подаренного мне бабушкой браслета, который туда-сюда мелькал на моей руке над рамой станка.

Ракушка присматривала за нашими овечками во время окота, а после стрижки отдавала их шерсть в хранилище; семье все еще принадлежало пять овец: два валуха и три ярочки. Когда я шла в овчарню, то всегда брала Экверкве с собой. Она была готова учиться всему и у всех, в том числе и у любых животных, которых видела на пастбищах и на окрестных холмах. В Столице Кондора она не видела никого, кроме людей, так что учить ее приходилось многому. Во время нашего путешествия в Долину она все время шла пешком, и ее окружали живые обитатели Небесных Домов; она «попробовала молока Койотихи», и теперь, в Долине, ей хотелось быть с овцами и коровами в хлеву, и на псарне со щенками; как и все остальные дети, она готова была возиться с ними целый день. Сады и лес, где собирали, например, ягоды, нравились ей куда меньше; работа там движется медленно, а результат не так-то скоро увидишь, разве что во время сбора яблок или других фруктов. Искусству собирательства обучаются постепенно, и понимание его пользы приходит не сразу.