Царь мышей - Елизавета Абаринова-Кожухова

— Запомните его хорошенько. Это — один из тех.

Из каких таких «тех», Чумичка уточнять не стал, но Надя поняла: из тех, кто привел к власти Путяту и служил опорой его трона. Из тех, которые зверски убили отца Александра, а теперь лежали под развалинами храма на Сорочьей улице.

— Он еще хуже, — пояснил Чумичка. — Те ваши были, а этот — НАШ.

Теперь, внимательно приглядевшись к «неприметному мужичку», Чаликова и Дубов заметили, что он то и дело подходит то к одному, то к другому участнику похорон, включая и Патриарха, и о чем-то с ними тихо беседует, причем настолько непринужденно (и вместе с тем приличествующе скорбной обстановке), что, если бы не замечание Чумички, то на него даже и не обратили бы внимания.

— Запомните этого человека, — повторил Чумичка. — Кто знает — вдруг да придется еще с ним столкнуться.

Сказав это, колдун слегка стеганул лошадку, и телега, скрипя, сдвинулась с места. Вскоре показалась и городская стена с воротами. А поскольку дорога, начинающаяся сразу же за ними, можно сказать, вела в никуда (если не считать нескольких захудалых деревенек), то и затора, как перед Мангазейскими воротами, здесь не было. Более того — отсутствовали даже те два-три привратника, которые обычно стояли тут более «для порядка», и телега прогромыхала через ворота безо всяких задержек.

Солнце, подобное зависшему воздушному шару, щедро алело на васильково-синем небе, незаметно спускаясь к бескрайней стене дремучего леса, чернеющего за широким полем. Еле заметный ветерок шевелил придорожную траву и гриву Чумичкиной лошади. Ничто не напоминало о тех событиях, что творились за городскими воротами, оставшимися где-то позади и в прошлом.

Приемная представляла собою самое печальное зрелище — как, впрочем, и остальные помещения царского терема, обращенные на площадь: все окна были выбиты, а на полу и даже на столах валялось немало камней и прочих посторонних предметов, как-то: помидоров, тухлых яиц и гнилых яблок.

— Ничего, и не в таких условиях выступать приходилось, — хладнокровно заявил Антип, которому после всего выпитого и море было бы по колено.

Пригнувшись, чтобы не быть замеченными с улицы, семеро смелых пересекли приемную и столпились в простенке между окнами. Украдкой перекрестившись, Антип отважно показался в окне, хотя и не посередине, а ближе к краешку, чтобы в случае чего уйти в сравнительно более безопасное место.

Нужно заметить, что неумеренное употребление вина сыграло с сидельцами царского терема злую шутку — Антип так и не вышел из последнего образа (и не снял с головы рыжий парик), а остальные этого даже не заметили.

Увидев, что в окне кто-то появился, толпа чуть примолкла. Одной рукой держась за подоконник, второю Антип резко взмахнул, и Мисаил, стоявший на краю межоконного простенка, вдохновенно заговорил. Естественно, голосом Рыжего, но вроде как бы от имени царя:

— Ну что, бездельники, убедились, что я живой? А теперь живо все на строительство Вавилонской башни, которую я переделаю в дерьмонапорную вышку и буду использовать для лепестричества и могильной связи!

— Что он несет? — тихо ужаснулся Рыжий. — Вот уж воистину: хотели, как всегда, а получилось черт знает что! Теперь нам точно несдобровать…

Как только до людей дошло, что перед ними вовсе не Путята, а не поймешь кто, поведение толпы стало еще более угрожающим.

— Это никакой не царь! — раздался истошный женский крик. — Мало того, что Путяту съели, так теперь еще и над народом глумятся!

— Так это же Рыжий! — заорал какой-то мужичок, разглядев человека в окне. — Вот он, главный народный притеснитель! Бей его!!!

И каменья, которые толпа кидала просто по окнам, теперь полетели уже со вполне определенным целевым назначением. Поняв, что дело приняло серьезный оборот, Антип резко упал на пол.

— Ты ранен? — бросился к нему князь Святославский. — Нет, слава Богу, вроде бы нет…

А над головами у них творилось что-то невообразимое — камни свистели один за другим, то падая на пол, то ударяясь о стены и оставляя там глубокие вмятины.

И вдруг каменный дождь резко прекратился. Осторожно выглянув в окно, Рыжий увидел странную картину: не долетая до окна, камни словно бы натыкались на невидимую стену и падали вниз — прямо на головы бунтовщиков. Что, конечно, не делало их более миролюбивыми — скорее, наоборот.

— О Господи, что это такое? — пролепетал Рыжий. От изумления он даже немного протрезвел.

Обернувшись, новоназначенный городской голова увидал нечто еще более удивительное: за «секретарским» столом сидел ни кто иной, как царь Путята, а по обеим сторонам стояли Анна Сергеевна Глухарева и господин Каширский со смятой наволочкой в руке.

— Государь, — только и мог проговорить дьяк Борис Мартьяныч, а Шандыба, глубокомысленно почесав лысину, заявил:

— Какой там Государь — еще один самозванец на нашу задницу. — И, подумав, уточнил: — На нашу многострадальную задницу.

Князь Святославский с подозрением оглянулся на своих скоморохов — не их ли это работа — но те были на месте: один в образе Рыжего, а другой — самого Святославского. Однако и сидящий за столом походил на Путяту лишь чертами лица, а во всем остальном изрядно с ним разнился, даже в одежде: на нем был безупречный черный фрак, белое жабо, а в левом глазу — стекляшка на золотой цепочке. Да и повадками он нисколько не походил на вечно угрюмого и напряженного Путяту: напротив, путятообразный незнакомец сидел, непринужденно развалившись на стуле, с лицом, излучающим сытое самодовольство. Под стать ему смотрелись и Глухарева с Каширским: Анна Сергеевна разглядывала окружающих с выражением алчной брезгливости, а «человек науки», угодливо наклонившись к «Путяте», что-то ему негромко говорил. Тот благосклонно кивал, крутя пальцами огромный темно-красный рубин, висевший у него на шее на другой, тоже золотой цепочке.

— Вы есть совершенно праф, херр Шандиба, — плотоядно осклабился «Путята» в ответ на обвинение в самозванстве. — Их бин принять бильд вашего покойного херр Кайзера, чтобы… как это… утешить ваши печальные чуфства.

— И голос, как не у Путяты, — удивленно протянул князь Святославский.

— Я, я, натюрлихь, с голосом есть айне проблема, — согласился улыбчивый самозванец. — Но, я так надеяться, ее мне помошет решить херр Мисаил?

— Я узнал тебя! — вдруг выкрикнул дьяк Борис Мартьяныч. — Ты — Херклафф!

— О, я, их бин фон Херклафф, — вежливо представился лже-Путята, приподнявшись за столом и дотронувшись пальцами до воображаемой шляпы.

— Ты пошто, ирод заморский, нашего царя-батюшку съел?! — с этими словами, идущими из недр потрясенной души, дьяк кинулся было на Херклаффа, но, наткнувшись на его безмятежно-доброжелательный взор, остановился, как вкопанный.