Бедный Енох - Алексей Тарасенко

Ангелы начинают перелетать с места на место, что говорит об их чрезвычайном волнении, так их коснулись мои слова:

— И теперь, братья, я говорю вам следующее: если уж господь своей милостью не снисходит к нам — возьмем то, что нам полагается сами! Поступим не по его воле, наконец, но так, как решим сами, по-своему. Вот что значит — быть свободным по-настоящему! Решать за себя все самому! Так сойдем же с небес на землю, туда, где мы будем полновластными хозяевами душ своих, станем как люди — и своими делами заслужим себе память и почести в веках!

Братья поддерживают меня вскриками, и уже тогда, когда мы вместе было собираемся спуститься вниз к земле — туда, где я собирался перед ними расписать в красках все преимущества земной юдоли — у меня за спиной раздался какой-то нелепый, странный и резкий звук, извлеченный будто из музыкальной трубы.

Я обернулся:

— Гавриил? Это ты?

Гавриил, нагловато ухмыляясь подмигнул мне:

— Что же ты не пожелал сообщить обо всем мне? Или ты меня уже и за брата не держишь?

Я несколько смущен, потому как помню, что не собирался рассказывать Гавриилу обо всем, что задумал:

— Ну что ты…

Но Гавриил будто все знает:

— Не тревожься, друг мой — говорит он мне, все лукаво улыбаясь — делай, что наметил — я точно совершенно никому не скажу, что ты говорил братьям о господе.

— Да? — я встревожен — ты… ты обещаешь?

— Обещаю!

Я снова оборачиваюсь к Гавриилу спиной, и чувствую тепло света, исходящее от него:

— Я с тобой, брат мой — звучат его слова в моих ушах — я здесь и всегда приду, если тебе понадобится, на помощь!

И тут все меняется — Батрал отпускает меня, так что я болезненно шлепаюсь на землю, и отступает назад, а вместе с ним — все остальные мои мучители. Они наконец-то открывают свои лица, до сих пор скрываемые под капюшонами их белых сияющих одеяний, и я вижу на них — гримасы страха.

Свет же, который я только что ощущал, будто он исходил от архангела Гавриила, который стоял за мной — не исчез, все продолжая, как в моем видении, греть мне спину:

— О! Гавриил! — вдруг громко заголосил Семъяза, выступая вперед, как видимо, с трудом набравшись храбрости для этого — почему же ты попускаешь произойти столь изощренной и жестокой несправедливости к нам, к твоим братьям, к тем, с кем ты некогда стоя плечом к плечу сражался против орд сатаны? Почему попустительствуешь к этому, кто не достоин даже мизинца меньшего из нас — и вот, сей сегодня торжествует победу, будто он прошел через искушения и вышел победителем?

Вслед за Семъязой набравшись смелости выступил и Тамиел — один из тринадцати, чье имя я не ведомо каким образом знал, просто ощущая его:

— Или ты привык подчиняться ему? Пока же мы сражались с сатаною, ты стоя с ним в отдалении от битв сговорился и твоя душа стала — как его? Ты так же очерствел — как и он? Почему ты так жесток и отвергаешь нас, гонишь прочь, не давая нам возможности восстановить попранное правосудие?

Тогда ангелы, закрыв свои лица руками от все усиливающегося за моей спиной света стали отступать, пока, видимо, уже не имея возможности отступать дальше, они не схватились за руки и не закружились в дьявольском хороводе тоски, напевая что-то отвратительное и тоскливое, будто их души ждала скорая погибель, и лишь изредка, кто-то из них, вырвавшись из круга, кричал Гавриилу:

— Скажи же ему, кто он! Пусть вспомнит!

— Скажи ему, сколько ему лет и как его зовут!

Больше уже не имея возможности терпеть этот ужас, я падаю на колени, но, как только, видимо, обнадежившись этим ангелы стали подбираться ко мне — свет из-за моей спины усиливался, и ангелы с воем вновь отступали.

И я вновь увидел что-то: я увидел, будто я с понурой головой возвращаюсь с горы, о которой почему-то знаю, что ее называют — Ермон, возвращаюсь к ним, к ангелам, которых уже знал поименно, но они, встречая меня у подножья горы, уже выглядели не как раньше, как ангелы в блистательных одеяниях, но как обычные люди:

— Господь отверг нас! — возгласил я тогда, и, упав на колени стал рыдать, но сейчас почему-то казалось, что эти рыдания мне давалсиь с трудом — за что мне это? — и я разодрал на себе тунику.

— Истинно говорю вам, братия! — я старался сделать лицо как можно более скорбным — что я сделал все, что мог! И стоял я на коленях, и умолял господа, и просил его по-всякому, чтобы снизошел он милостью к нам, недостойным, но он — увы, он отверг нас от очей своих и нет его милости для нас!

Я вижу, как эти ангелы, ставшие похожие на людей так же как и я пали на колени (а их было примерно около двухсот) и стали вместе со мной рыдать и сетовать!

— Братья! — вновь завопил я, ударяя себя кулаком в грудь, но, как мне казалось теперь — не очень чтобы и сильно — и умолял я господа, и вину свою перед ним признал, что вас я увел с неба и что вины в том вашей нет и что виноват во всем лишь я один — но! Тщетно! Нет милости у него к нам, недостойным его теперь!

Общий вой был таков, что, казалось, от тоски вот-вот рухнет небо, но, как оказалось, у кое-кого здесь присутствующего еще хватало сил что-то говорит или даже кричать:

— Братия! — я вновь будто обращаюсь к сетующим ангелам, похожим на людей — вина моя перед вами велика! Что хотите же теперь делайте со мной! Да хотя бы и лишите меня жизни!

И опять, почему-то кажется, что у того, кого я в своем видении представлял почему-то собой для таких слов были некие лукавые основания.

Этот «некто» будто бы не боялся физической смерти, потому, что…

Потому что где-то немного поодаль от места ангельского сетования сиял свет, и тот, кого называли Гавриилом, был свидетелем всего происходящего, равнодушно-холодным свидетелем, жестоким и чем-то весьма довольным.

И свет этот, когда я оглядывался за спину, лишь укреплял меня в том, что я делал и говорил.

Но братья пообещали мне что не нанесут моей жизни вреда — за то и поплатились.

Едва они, плача, ушли от горы Ермон, я будто пошел к свету и о чем-то с ним говорил, после чего, позвав еще не успевших далеко уйти братьев предложим им следующее:

— Братья! — закричал я — не у господа, но у брата нашего, у Гавриила есть к нам милосердие, так что выслушайте то, что он мне говорил! У брата нашего, кто с нами воевал против сатаны, пока мы были на небесах есть к нам милость, такая, что он предлагает вам, чтобы вы совсем от печали своей не погибли — испить его чашу забвения, которую он даст вам, так что до смерти забыть вам, что вы были ангелами небесными!