Наши знакомые - Юрий Герман

— Разгонов печенку не даст, — железным голосом сказал Сема. — Гусей можно взять мороженых, полупотрошеных…

— Этих гусей сам Разгонов пускай кушает. Ясно?

Сема еще повздыхал и поднялся.

— Не забудьте уплатить Нюсе за то, что скушали! — ядовито сказал Николай Терентьевич. — Очень много сейчас рассеянных стало, за последний отрезок времени.

Щупак побагровел, но промолчал. Вишняков мстил за полупотрошеных гусей. Ну что ж, его дело! Болеет человек за свой пищеблок, правильно болеет. Но как же ему, Семе, жить? Вот сейчас будет ужасающее объяснение с Сивчуком из-за фановых труб, а что Сема может поделать, если не обеспечили, вернее, надули с транспортом? Еще раз написать в «Ленинградскую правду» свои надоевшие всем «Горькие заметки»?

В коридорчике он столкнулся с Пал Палычем. Тот шел, постукивая тростью, как слепец, очки его блестели, широкое, с нашитыми карманами вытертое пальто посверкивало капельками дождя.

— Здравствуйте! — сказал Сема.

— Приветствую вас! — словно не узнавая Щупака, ответил Пал Палыч.

Дверь в конторку открылась и захлопнулась, Сема еще раз вздохнул — и по поводу своих неприятностей, и из-за Пал Палыча: очень уж тот постарел и словно усох за это время.

А Пал Палыч, не снимая пальто, сел перед столиком Вишнякова, где тот расположился составлять завтрашнее меню, поставил палку между колен, уперся в набалдашник крепким, гладко выбритым подбородком и спросил:

— Ну как, Николай Терентьевич? Крутится машина?

— Помаленьку крутится.

— Развернулись вы, я гляжу. С размахом созидаете. Вроде конец Нерыдаевке. Интересно, какое ей новое название дадут, то есть в каком высоком смысле? Имени вождя или в другом смысле, например «Путь в светлый коммунизм»! А?

Вишняков неприязненно усмехнулся.

— Без вас, я предполагаю, Пал Палыч, окрестят. Ваши названия другого порядка — например, помню я, кабаре под названием «Ню», то есть голая. Ваше имечко.

— Было! — согласился Пал Палыч. — Было. Прогорели только довольно-таки быстро. Надо такие дела делать без робости, не конфузясь, а наши не потянули. «Ню» так «ню», а ежели юбочки и прочее, так какое же оно «ню»! Почти что ресторан для семейных, даже и с детьми…

Николай Терентьевич слушал хмуро, поигрывал пальцами на большом животе. Помолчав, Пал Палыч произнес соболезнующе:

— Жиреете вы здорово, дорогой товарищ Вишняков. Нехорошо это в вашем возрасте. Кондратием может обернуться.

— Вполне! — согласился Вишняков.

И, не желая оставаться в долгу, повздыхал по поводу здоровья Пал Палыча. Очень уж он похож на с древнейших времен в пирамиде сохранившуюся мумию. Пока лежит неподвижно в гробу, именуемом саркофаг, — крепкая вещь. Но пальчиком дотронулся — рассыпалась, и нет древнейшей мумии.

Оба посмеялись, даже добродушно.

Краснощекая Нюся принесла чай-пару, как любил Вишняков — с мелко наколотым сахаром, с сушками.

— Только для вас или вообще так подаете? — спросил Пал Палыч.

— Имеем в первом этаже чайную, — ответил Вишняков. — Рекомендую наведаться. Дали прибыли в прошлом месяце немного, сиротские слезы, двадцать с чем-то тысяч, но дело популярное. Газеты, журналы, шашки, очень чисто. Зашли бы…

Пал Палыч пожал плечами: нет, благодарствуйте, он в такие заведения не ходок. Он теперь, если сам для себя, а не по службе заходит в заведение, то чтобы шум был, содом и гоморра, горячительные напитки, ибо ресторан есть ресторан, для полного отдохновения. Вишняков согласился: оно, разумеется, так, но смотря для какого случая и в каком, разумеется, возрасте.

И вновь они замолчали, словно два боксера, отдыхающие перед следующим раундом. Вишняков нарезал себе в чай несколько ломтиков яблока, ловко бросил в рот, швырнул даже, крошечный кусочек сахару. Пал Палыч курил папиросу, вежливо и остренько улыбаясь. «И чего его черт принес? — лениво подумал Николай Терентьевич. — Меню надо составлять из расчета этих проклятых гусей, а он столбом столбеет. Рассольник, что ли, дать с потрохами и гуся сделать по-румынски — паприкаш? Так это кушанье неизвестное, может не пройти! И калькуляцию как на паприкаш составлять? Да, кстати, есть ли у нас еще молотый стручковый перец?»

— Как товарищ Сидоров с супругой поживают? — начал второй тур Пал Палыч.

— А хорошо поживают. Отлично.

— И Щупак отлично? И Закс?

— Превосходно оба поживают. Щупак же работает как снабженец выше всяких похвал. Завтра завезет мне десять тысяч яиц, не знаю даже, куда их девать. Печенка у нас в изобилии, почки, дичь имеем уцененную…

— Удивительно! — возразил Пал Палыч. — Мы по первой категории снабжаемся, и то яиц я два дня ни штуки не добился. А где печенку-то он берет?

— Разгонов, все Разгонов, бери — не хочу, такой человек замечательный!

Пал Палыч закурил еще папироску. Вишняков наслаждался маленькой победой. Ишь «по первой категории»! Тут, брат, рабочий жилмассив, сюда первая очередь идет, а не тебе в твою обираловку. Знаем ваши дела, не мальчики! Один бифштекс раз — и тот из челышка, не прожевать двадцатилетнему солдату.

— Пойти, что ли, к Разгонову? — вслух подумал Пал Палыч.

— А и пойдите! — сладострастно посоветовал Вишняков. — На нас сошлитесь, Пал Палыч. На Щупака.

— Впрочем, шут с ним! — отмахнулся Пал Палыч. — Это все мне ни к чему. На вокзале все сожрут, была бы водка да пиво.

— Значит, вы на вокзале нынче работаете?

— Именно! — слегка смутился Пал Палыч. — Подвернулась должность. Не хлопотно — клиент быстрый, торопливый; оно, конечно, осложняет в смысле жалоб, а все же легче, чем здесь, и, конечно, доходнее.

— Опять капитальчик задумали сколотить?

И вновь оба немножко посмеялись — Вишняков пораскатистее, Пал Палыч негромко, прилично. Еще раз выиграл Николай Терентьевич.

И опять спросил Пал Палыч:

— Как Антонина Никодимовна? Уехала, слышно?

— Вроде бы уехала.

— Отдыхать? Природой наслаждаться?

— А почему бы, Пал Палыч, человеку не отдохнуть? Сами знаете, нелегко ей жизнь далась; и работа, и учение…

— Не нахожу, что так уж трудно. Впрочем, для прислуги сейчас все пути открыты.

— Для какой такой это прислуги? — выкатывая глаза, спросил Вишняков. — Хреновину вы порете, Пал Палыч!

— Почему же хреновину? Она у господ Сидоровых за прислугу управлялась, а те, ей в благодарность, направили Антонину Никодимовну управлять государством. Дело нетрудное, ибо каждая кухарка должна уметь управлять государством — так вы, партийцы, исповедуете и проповедуете. Или не так?

Вишняков все смотрел не отрываясь на Пал Палыча, на его иссохшее пергаментное лицо, на хрящеватые, торчащие уши, на очки, за которыми скрывались глаза. Все смотрел и посапывал, отыскивая ответ наиболее меткий, разящий наповал, окончательный. Но покуда он искал этот ответ, в нем что-то словно повернулось, и совершенно для себя неожиданно Вишняков пожалел Пал Палыча. Пожалел брезгливо, презрительно, а все-таки пожалел и не смог его срезать, а только фыркнул и пробурчал:

— Ничего-то вы не поняли и никогда, видать, не поймете. Впрочем, вы и раньше, в стародавние годы, ничего не понимали, кроме как в своем капитальце, да и с тем, благодаря вашему непониманию, сильно накололись.

— А вы, извините, Николай Терентьевич, много понимаете?

— Я? Все! — швыряя в рот еще кусочек сахару, ответил Вишняков. — Могу вас заверить, Пал Палыч, я лично все понимаю.

— И свою цель понимаете?

— Понимаю.

— И ради чего в тюрьме сидели?

— И это понимаю.

— А я не совсем, — с тихим смешком сказал Пал Палыч. — Вот вы, например, сидели в тюрьме, по этапу были также направлены, беды на вас и на ваше семейство сыпались, но чего же вы этим, лично вы, достигли?

— То есть как это?

— К чему пришли? Какое положение на общественной лестнице заняли? Возвысились, может быть, и на персональной машине разъезжаете? В начальство выскочили? Секретарей имеете и отдельную квартиру из шести комнат? Расскажите! Поделитесь с отстающим элементом!

Николай Терентьевич поставил чашку на стол, подумал, утерся платком и, понимая, что с точки зрения Пал Палыча проигрывает странную их игру, произнес:

— Я к чему хотел, к тому и пришел. Я теперь, благодаря революции, имею то, что называется смыслом жизни…

— Гм! — сказал Пал Палыч.

— Вот вам и «гм»! Специальность у меня и раньше была, но смысла в специальности я не видел и от этого тосковал, хотя искусство мое, как вам более чем кому-нибудь известно, многие ценители признавали, и были случаи, что даже слышал я «браво», а также вручались мне в благодарность империалы. Было это?

Пал Палыч молча кивнул.

— Но для чего? — крикнул Вишняков. — Зачем? Пропить? В то время как нынче я сам (он ударил себя кулачищем в грудь), сам! Кормлю не только что бывшую Нерыдаевку, но еще пять, а нынче уже семь заводов и фабрик; и люди, которые электромоторы строят, шкафы и диваны, чашки и сервизы вырабатывают, — трудовые люди! — через мои руки и мой мозг кормятся.