Другая половина мира - Михаил Ахманов

— Но твоя наложница умерла, мой вождь… Мне говорили об этом… Говорили мои девушки, слышавшие о ней от Чоч-Сидри и сеннамита, твоего наставника… Она умерла, ушла в Чак Мооль, и ты забыл о ней. А я — я расстелила тебе шелка любви — там, в Лизире, в бухте змея! И ты не отказался прилечь на них! Почему?

— Дареному попугаю не заглядывают в клюв, — ответил Дженнак, и лицо Чоллы окаменело. Пять или шесть вздохов она казалась неподвижной, и лишь складки на лбу и сомкнутые брови выдавали ее напряжение. Потом она заговорила, но теперь голос ее был сух, как пруд без воды, и холоден, как туманы на склонах арсоланских гор.

— Сколько ты пробудешь в моих владениях, наследник Удела Одисса?

— Два Дня или три… Не больше, моя госпожа. Нам надо высадить отряд Умбера и запастись водой.

— Два дня или три… — повторила Чолла. — Так вот, мой вождь, постарайся, чтобы люди твои не шарили в домах, не трогали моих табунов и не охотились на моих лоуранских крыс — они мне еще пригодятся! Цену крови ты с них получил, так что оставь их в покое.

— Согласен. Что еще?

— Еще — убранство моего хогана, мои ковры, моя одежда, мои украшения… Пусть все перенесут сюда и сложат в этом шатре. Потом — мои девушки и Синтачи, мой лекарь… Если они захотят остаться…

Она замолчала в нерешительности, и Дженнак продолжил:

— Если они захотят остаться, я их отпущу. Это все?

— Все.

Она поднялась, шагнула к выходу и замерла там, всматриваясь в звездные небеса. Дженнак, сидевший сбоку, видел ее лицо: половинка, освещенная пламенем свечи, казалась золотой, а другая, на которую падал лунный свет, — серебряной.

— Ты придешь проводить меня, тари? — негромко произнес он.

— Не знаю, мой вождь, не знаю. Не хотелось бы снова дарить тебе попугая.

Чолла исчезла, и Дженнак остался один.

Мысли вспугнутыми чайками кружились в его голове.

Не слишком ли жесток он был с ней? Возможно, его холодность, его нежелание продлить то, что началось между ними, что завязалось на песках Лизира, подтолкнули ее в объятия Ута? Возможно… Но Дженнак чувствовал, что в сердце ее нет любви — ни к нему, ни к лоуранскому владетелю; один расчет, гордыня и жажда власти. Похоже, она вообще не способна любить, — размышлял он, — и это великое горе для нее же самой. Ибо на дороге жизни, тем более столь долгой, как у светлорожденных, человеку нужен надежный попутчик, согревающий жаром любви ту череду лет, которую предстоит преодолеть.

Да, такой попутчик необходим, иначе сердце окаменеет и тяга к власти, к могуществу заменит в нем живое человеческое тепло… Так, как случилось с Фарассой! Во многом они были похожи, красавица Чолла и Фарасса: оба стремились властвовать над людьми, и оружием их в достижении цели был обман. Но Чолла молода и прекрасна, думал Дженнак, и все, быть может, изменилось бы, останься он с нею.

Изменилось бы? За сколько лет или десятилетий? Или никогда?

Пока что он мог занести Чоллу Чантар в украшенный черными перьями список — не слишком длинный, но и не слишком короткий, так как значились в нем и смерть Вианны, и ненависть Фарассы, и предательство Орри Стрелка, и громовой шар, разорвавшийся нахайанском причале. Сколь же долго будет увеличиваться этот список, перечисление утрат, потерь и покушений? Они — плата за власть, смрадная подстилка в золотой клетке кецаля… Они как змея, свернувшаяся у его ног; долгие годы змея будет жалить его, язвить черными воспоминаниями, вливать яд в его сердце. Готов ли он к этому? Нужна ли ему власть, полученная такой ценой?

На пороге возникла невысокая темная фигура, и размышления Дженнака прервались.

Чоч-Сидри ступил на ковер, в молчании сделал несколько шагов и уселся — там, где раньше сидела Чолла, меж двух свечей, напротив Дженнака. Лицо его было мрачным и словно бы постаревшим; на переносье пролегла морщина, углы рта были опущены, глаза прикрыты веками. Он принял позу раздумья, не сделав приветственный жест, но сложив руки на коленях.

Дженнак нахмурился. Жрец всегда достоин уважения, однако и служителю богов надо бы помнить о вежливости — а также о дистанции, лежащей меж одиссарским наследником и Принявшим Обет. Но Сидри будто бы забыл об этом — и о скромном своем звании, и о том, что он, жрец второй ступени, явился к господину в поздний час, без зова и без приглашения.

Текло время; Чоч-Сидри сидел неподвижно, уставившись в пол, и глаз его Дженнак не видел. Похоже, жрец погрузился в неприятные раздумья или прикидывал, как начать разговор, столь же неприятный и тяжелый, как его мысли. Дженнак его задачу облегчать не собирался, а потому тоже молчал, взирая в распахнутый проем шатра. Небо нынешней ночью было ясным, луна висела над морем, как серебряный круглый щит, а звезды казались наконечниками огненных стрел, запущенных в тьму Чак Мооль рукой самого Арсолана. Или, быть может, Коатля, пожелавшего сменить свою грозную секиру на легкий арбалет и развлечься стрельбой.

Наконец жрец решился нарушить молчание и, не глядя на Дженнака, произнес:

— Она не хочет возвращаться? И ты согласен с ее желанием?

— Да.

Ответ был кратким и сухим, ибо Чоч-Сидри так и не удалось припомнить слов почтения; не назвал он Дженнака светлорожденным, милостивым господином или хотя бы накомом. Подобная рассеянность была совсем не свойственна жрецу, и Дженнак решил, что его и в самом деле гнетет какое-то тяжкое предчувствие. Из-за Чоллы? Не исключено, хоть и странно: положение Сидри, слишком незначительное, не позволяло ему вмешиваться в дела владык. А союз или разрыв с Чоллой являлся именно таким делом, касавшимся не двух сердец, нашедших или потерявших путь друг к другу, но двух Великих Очагов. Кто мог вмешаться в него, повлиять, уговорить, приказать? Че Чантар, Сын Солнца, властитель Арсоланы… Джеданна, Ахау Юга, повелитель одиссарского Удела… наконец, мудрый Унгир-Брен, его советник… Но все они были далеко, а значит, тяжесть решения ложилась на плечи Дженнака; здесь, за Бескрайними Водами, он являлся и высшей властью, и реальной силой, и гласом самих богов.

— Ты говорил с ней? — произнес Чоч-Сидри, все еще не поднимая глаз. — Ты пытался заставить ее возвратиться с нами?

— Не вижу в том нужды, — сказал Дженнак. — Она избрала свой путь, она равна мне по рождению, и в воле ее распорядиться собственной судьбой.

— Значит… значит… — морщина на переносье Сидри сделалась еще глубже, — между вами все кончено? Из-за Ута, дикаря, коему посчастливилось сорвать звезду с небес?

Дженнак нахмурился. Этот Сидри слишком любопытен; сует руку в чан с едким зельем — так стоит ли удивляться, коль рука отсохнет?

Однако вопрос требовал ответа, и он сказал: