Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2 - Андрей Болотов

 Но никогда сие последнее так велико не было, как после вторичного моего с невестою свидания. Случилось сие вскоре после сговора. И день сей был в особливости для меня несчастным и власно как нарочно назначенным для произведения мне многих неудовольствий, так что он мне, по особливости своей, и поныне еще очень памятен.

 Встал я в оный очень рано, — ибо как хотелось мне приехать к ним к обеду и с тем, чтоб, посидев у них, в тот же день и назад возвратиться, то и надобно было поспешать; и потому ездил я в сей раз налегке в какой–то городовой отверстой старинной колясочке, которую я, не помню у кого, на сей случай выпросил. Уже в самое утро рассержен я был не помню чем–то людьми своими, почему поехал уже и со двора не гораздо с веселым расположением духа, а почти нехотя, а для соблюдения единого этикета. Да и ехать как–то было не хорошо и коляска была самая беспокойная и дрянь сущая.

 Но как бы то ни было, но я туда приехал, и довольно еще рано. Но что ж?… и застал их в сей раз одних, то есть невесту мою с одною только ее матерью, и нимало меня в сей день недожидавшихся. И не знаю, оттого ли, что первую застал я в совершенном дезабилье, или одетую совсем запросто и далеко не столь нарядною, какою я привык ее видеть, или оттого, что все они, а особливо она, нечаянным моим приездом была перетревожена; но как бы то ни было, но покажись она мне в сей раз совсем не такою, какою я ее до того видал, но несравненно худшею и такою, что я не находил уже ни в образе ее, ни во всех обращениях и поступках ни малейших для себя приятностей и не инако мог смотреть на нее, как с деланием себе некоторого насилия и принуждения. А как к вящему несчастию, не хотела и она в сей раз на все оказываемые ей ласки нимало соответствовать, но все от меня власно как тулилась, да и к разговорам с нею не мог я найтить никаких почти материй, ибо она сама как–то в них не вмешивалась, и была очень несловоохотна, а только отвечала на делаемые ей вопросы, и то власно как нехотя, ласки же ко мне не оказывала ни малейшей: то все сие меня еще пуще сразило, и привело в такое изумление, что я во все то время, как у них находился, был власно как сам не свой, и неведомо как рад был, когда стал приближаться вечер и мне можно было, с ними раскланявшись, поспешать домой ехать.

 Но что ж? — Не успел я, севши в свою коляску, со двора съехать, как и пошли в голове у меня мысли за мыслями и наконец такая дрянь, что я и животу своему почти не рад был.

 «Ах! Боже мой! говорил я сам в себе: где это были у меня глаза, где ум, и где разум был?… Возможно ли так ослепиться и не видать всего того уже сначала, что я теперь видел? О, Боже мой! продолжал я: как это мне с нею жить будет!… И ну, если она и всегда такова неласкова и несловоохотлива и не весела будет?… Ни малейшей–таки ласки и ни малейшего приветствия не хотела она мне оказать, и сколько я к ней ни ласкался, она и глядеть почти на меня не хотела… Батюшки мои! — продолжал я еще далее: уже не противен ли я ей так, как черт?… Уже не возненавидела ли она меня, ничего еще не видев, и не имеет ли ко мне она уже крайнего отвращения?… А не даром во весь сегодняшний день и смотреть на меня почти не хотела… Но, ах, Боже мой! Что это будет, если она меня любить не станет, а напротив того возненавидит еще?.. Не несчастный ли я буду человек. Самый разум ее, Бог знает еще, каков? Сколько ни старался я завесть ее в разговоры, и о чем, о чем ни заводил с нею речь, но все как–то не мог почти ничего иного добиться, как только да или нет, и только что отмалчивалась. Все это для меня непонятно и удивительно. И не знаю, что это и как со мною все это сделалось? И что со мною впредь будет?… И ну, если она и впредь не умнее, не словоохотнее, не ласковее и не лучше сего будет?… Что со мною, бедным, тогда будет!… И такого ли я себе товарища желал и искал, и такого ли получить домогался?… Ах! это будет для меня сущая каторга — жить с таким человеком»!…

 Сим и подобным сему образом размышлял я и говорил сам с собою во всю дорогу, и чем более углублялся о сем в помышлении, тем вероятнейшими и величайшими казались мне все примеченные в невесте моей несовершенствы. И сие довело меня наконец до того, что я впал в превеликое раскаяние о том, что я сие дело начал, и досадовал неведомо как, что дело сие зашло уже так далеко, что и отстать от него было уже почти совсем не можно или по крайней мере трудно, и для самого меня не инако как крайне постыдно. Сие смутило и растревожило всю душу мою так сильно, что я в коляске своей не сидел, а власно как на огне пряжился, и только что пересаживался из одного угла в другой, твердя сызнова:

 «Ах, Боже мой! что это я сделал? Где это были мои глаза, и в какую бездну ввергнул я себя! И, ах, что мне теперь уже делать, и как можно уже отстать и переменить все это? — «Правда, — говорил я далее, замышляя уже и об отказе самом: дело еще не совсем сделано и узла неразрешимого еще не завязано. Возможность еще есть и разрушить все начатое, а подумавши, можно придумать какие–нибудь и предлоги и употребить приличныя средства к тому. Примеры такие бывали, бывают, и всегда будут в свете».

 Мысль сия так мне полюбилась, что я начал ее тотчас разработывать далее и уже помышлять о том, как бы сие удобнее было сделать, и выдумывал уже и приличнейшие средства. Но не успел я в помышления сии углубиться, как опять вдруг, и власно как от сна воспрянув, сам себе я сказал:

 «Так, пусть так, чтоб это сделать было и можно! Но, ах! Какие последствия проистекут из того?… Не одурачу ли я себя перед всем светом? Не подвергну ли я себя тогда всеобщему посмеянию?… Не выведу ли я из себя истории?… Не станут ли все обо мне говорить, меня хулить и мне смеяться?… Куда могу я тогда глаза свои показать?… И какая невеста захочет иметь тогда со мною дело?… Не станут ли все от меня, как от чудовища какого бегать?… И где, и как можно мне будет найтить себе другую невесту, да еще и лучше сей?»

 Все сии мысли остановили меня в прежнем моем замышляемом намерении, но не успокоили дух мой, а привели его и все мысли мои еще в вящее нестроение и повергли меня опять в нерешимость и в такое мучительное состояние, которого я никак изобразить не могу.

 Между тем как я сим образом углублялся в разные мучительные размышления, летело нечувствительно время и уже наступила ночь, и, к крайнему умножению моей досады и неудовольствия, прежний прекрасный день превратился в пасмурной и ненастной. Где ни взялись мрачные тучи, покрыли весь горизонт, и вмиг почти после того полился на нас пресильный и проливной дождь, и стад мочить нас немилосердым образом.

 Я сколько ни старался укрыться от него в своей коляске, но не было никакого к тому способа. Была она старинная городовая двуместная, и были у ней хотя спереди и с боков кожаные задержки, но в таком худом состоянии, что никак не можно было их съютить вместе, и я, как ни старался схватив вместе их держать, но никак не мог укрыться и защитить себя от дождя. Стремился он прямо нам в лицо, и с такою силою, что всего меня замочил в прах, и я нигде не мог найтить места и защиты от него в коляске.