След грифона - Сергей Максимов

Редкой пошлости мотивчик водевильно-куплетного характера. Под стать этому мотиву и содержание. В белой армии даже пытались бороться с «Яблочком». Куда там! Народ-то один. По другую сторону фронта на тот же мотив Суровцев слышал другой «песенный шедевр»:

Гуляй, казачки,Все чубатые!Береги личики,Краснозадые!

По обе стороны фронта на манер марша переделали хороший романс «Белая акация», и у красных получилось:

Смело мы в бой пойдемЗа власть Советов!И как один умремВ борьбе за это!

Вот именно что за какое-то «это». За что, интересно? Юнкера пели, пожалуй, содержательнее текст, но от этого не менее обреченный:

Смело мы в бой пойдемЗа Русь святую!И как один прольемКровь молодую!

– Куда мы идем? – тяготясь своим положением, спросил Железнов.

– На четвертый путь от перрона, – ответил ему Суровцев. Он помнил, как помощник Железнова кому-то говорил, что с четвертого пути будет отправляться состав на Мариинск.

– Прошу вперед.

Они шли вдоль состава. И опять Железнов подумал, что стоит ему сейчас закричать, обращаясь к сидящим в вагонах красноармейцам, и лежать бы этому белогвардейцу мертвым на этих путях. Он несколько раз обернулся назад. Рука с «наганом» в кармане кожаной куртки Суровцева красноречиво говорила о невозможности что-то предпринять без трагических последствий.

– Ну вот. Пожалуй что и пришли, – сказал Суровцев, когда они подошли к паровозу. – Скажешь машинистам, что надо взять меня до следующей станции.

– Хорошо, – согласился Железнов. По его лицу было видно, что он рад будет расстаться с Суровцевым. – Эй, товарищ! – крикнул он выглянувшему в окно кабины железнодорожнику. – Чего не трогаетесь?

– Семафор закрыт. Ждем.

– Я комендант станции Железнов.

– Да знаем мы, – хмуро протянул железнодорожник.

– Возьмете с собой товарища. Высадите, где он вам укажет.

– Отчего не взять? Только у нас тесновато здесь. Может быть, лучше в вагон ваш товарищ пошел бы?

– Короче, возьмете с собой, – прервал машиниста Железнов. – Ну вот, я сделал все, что ты хотел, – сказал он Суровцеву. – Что еще?

– Все, пожалуй. Вот что, Павел Иванович, – собравшись с духом, буркнул Суровцев. Пропавшие от волнения симптомы болезни опять настигли его. Вернулась головная боль. Знобило. – Отвечу на ваш недавний вопрос. Встречи я не искал. Все получилось случайно. Но не об этом речь.

Железнов не стал спрашивать, о чем, собственно, речь. Соперник его переигрывал. Логика у этого «их превосходительства» была какая-то своя. Особая. Он и поступал как-то не так, как поступил бы сам Железнов. Хотя кто его знает? Вот стоят они вдвоем, и со стороны может показаться, что о чем-то мирно беседуют. А по сути, оба готовы стрелять друг в друга. Но не стреляют же! Причины у обоих разные, но есть одна общая и такая непростая причина, которая усложняет все их общение. И причина эта накрепко их связывает.

– Должен прямо вам сказать, Павел Иванович. Не далее как еще вчера я разговаривал с Асей. На мое предложение уехать со мной за границу она в очередной раз ответила категорическим отказом. Из чего я заключил: меня она не любит! Но не обольщайтесь и вы. Женщина, которую мы оба любим... Вы ведь ее любите?

Железнов ничего не ответил, но заходившие под скулами желваки и вспыхнувшее лицо красноречиво говорили о его чувствах и душевном состоянии.

– Так вот. Она из тех женщин, нрав которых не предполагает желания опереться на мужское плечо. Она дитя нового века. Думаю, что и вам с ней будет непросто. Но у вас общий ребенок. Чудная малышка. А я проиграл. Я вместе со своим классом проиграл и эту войну, и спор с вами за личное счастье. И уже потому я не желал и не желаю опускаться до злобной мести. Ваша смерть не принесет мне ни душевного спокойствия, ни тем более любви любимой женщины.

– Что ты тут передо мной душу выворачиваешь?! – разгоряченно выкрикнул Железнов. – Да лучше бы ты меня убил тогда! Еще в Перми! На хрена мне твои подачки?!

– Нет, милейший. Вас и без меня шлепнет какой-нибудь ваш «товарищ по партии». Хотя советую вам не провоцировать меня. Не провоцировать потому хотя бы, что у вас есть и желание, и смысл продолжать жить. Чего нельзя сказать обо мне, – твердо и угрожающе произнес Сергей Георгиевич.

Железнов действительно не знал, что ему сейчас делать. Как человек молодой, он не слишком боялся смерти, но как человек бывалый понимал, что смерть во время войны и так всегда рядом, чтоб еще и кликать ее. А еще его выводила из себя эта внутренняя сила его соперника. Его цельность и достоинство.

– Эй, – крикнул из кабины машинист, – семафор подняли! Залезайте, если ехать собрались.

Он дал два длинных гудка. Паровоз точно тяжело вздохнул, и клубы пара в одно мгновение скрыли Железнова и Суровцева друг от друга. Железнов, пользуясь своей невидимостью, все же вытащил из кобуры «маузер». Именно вытащил. Слишком медленно он это проделал непослушными и замерзшими пальцами. Он наугад три раза выстрелил в то место, даже места, где, по его разумению, должен был находиться Сергей Георгиевич. Поезд набирал ход. Когда пар рассеялся, он увидел Суровцева, уцепившегося за поручень вертикальной лестницы, ведущей в кабину паровоза. Еще два раза выстрелил не прицеливаясь. Опять промахнулся. Точно в тумане, Железнов наблюдал, как Суровцев вытащил из кармана свой «наган».

– Стреляй! Стреляй, сука! – закричал Железнов.

Суровцев не стрелял. Лишь покачал головой. Ему в отличие от моряка не стоило труда с такого расстояния из пристрелянного оружия попасть в человека. Потому и не стал стрелять. Слишком это было для него неинтересно. А главное – не нужно и бесполезно. Машинист, чувствуя неладное, опять выпустил пар из паровозного котла, который и скрыл Суровцева и Железнова друг от друга окончательно.

– Вы чего это не поделили? – с испугом глядя на оружие, спросил железнодорожник у этого, влезшего в кабину, комиссара.

– Бабу не поделили, – по-пролетарски ответил Суровцев, чтобы как можно проще объяснить прогремевшие выстрелы.

– Да, бабы – они такие, – многозначительно проговорил машинист, в общем-то не особенно удивившись возникшей стрельбе.

Стреляли в то время часто и по самым разным, и менее значительным, поводам. А уж из-за женщины – это святое дело!..

«Железнов, Железнов, – думал Суровцев, – и у меня возможное счастье ты украл, и сам по большому счету его не испытал». Здесь, в загородной резиденции Маннергейма, Сергей Георгиевич впервые за последние годы чувствовал себя в безопасности. Отдыхал и душой и телом. Голова была светлой. Хорошо думалось. Хотя нечто похожее он испытывал, находясь в геологических экспедициях. Не будь этих экспедиций по всей Сибири, он, наверное, сошел бы с ума от осознания того, что стало с Родиной. Да и не уцелел бы. Природа точно лечила его от всех напастей. Железнов же всецело отдался кровавой действительности. Он был и продуктом и создателем системы государственной власти Страны Советов. В 1930 году Железнов взял и запросто переименовал населенный пункт. По сути дела, основал город. Село бывшей Томской губернии Ксеньевка, названное так в честь великой княгини Ксении, стало называться городом Асино. Почему – думается, объяснять не надо. С 1937 по 1938 год, всего лишь за один год, была построена железная дорога Томск – Асино. Более ста километров по сплошным болотам в обход урманов и озер. Нужно ли говорить, что эта дорога построена на костях заключенных Томскасинлага! В том же 1938 году заместитель начальника Томскасинлага, только что награжденный орденом Ленина за строительство железной дороги, Павел Иванович Железнов покончил с собой при странных и загадочных обстоятельствах. История эта и в то, и в нынешнее время осталась одной из многих в ряду темных историй, порожденных революционной и послереволюционной эпохой. Суровцев осторожно выяснил только то, что при аресте высокопоставленный чекист, вместе с женой, в честь которой был назван город, оказывал сопротивление. О судьбе дочери Железнова и Аси он ничего не знал. Но и так было понятно, что не могла миновать ареста и заключения как «РВН» их дочь Мария. «Родственник врага народа». Этим все сказано.

Осень во всей своей красе вступила в Страну Суоми. Легкая прохлада студила воздух великолепных лесов и делала кристально чистой и без того прозрачную, почти ледяную воду многочисленных рек и озер. Желтая листва, точно прядями, украсила пока еще зеленую в своей массе шевелюру окрестного леса. Три дня назад Суровцеву исполнилось сорок восемь лет. Свой день рождения, исключая детские годы, он праздником не считал. Не считал, потому и не отмечал. Поздравления сослуживцев были ему не нужны, а люди близкие в его дни рождения всегда оказывались вдалеке. Но каждый раз именно в сентябре он испытывал необычайный прилив сил. Даже в тюрьме две тяжелые последние недели августа сменялись приливом сил наступившего сентября. Неожиданно сложились стихи об осени, чего не случалось уже несколько лет: