Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

– Он прикреплен к колодке, а другого нет, – отвечал я, собираясь уходить.

– Нет, так нельзя. Лей! – крикнул генерал, – принеси-ка скорее мой крест с сюртука. Крест был принесен, и Скобелев собственноручно надел мне его в петлицу.

Выйдя в переднюю, я набросил на себя шинель.

– Это что же вы в шинель нарядились? Разве можно в таком костюме по скотным дворам ходить!

– А в чем же я пойду – у меня другого ничего нет! – отвечал я.

– Нет, так нельзя, – снова произнес генерал. – Лей, подай мое пальто! Извольте его надевать!

И как я ни отнекивался, ни сопротивлялся, Скобелев почти насильно нарядил меня в свое пальто, и я, произведенный на время в чин генерала от инфантерии, отправился ревизовать скотный двор…

– Ну что, как? – спросил меня Михаил Дмитриевич, когда через полчаса я вернулся обратно из своей командировки.

– Все благополучно, – ответил я, разоблачаясь. – Ваши любимчики шлют вам привет…

В этот же день вечером назначена была в училище елка для деревенских детей. Еще с утра Спасское оживилось. Из окрестных деревень съехалось много крестьян с женами и детьми, и сани их запрудили всю площадь у церкви. Мужики, бабы, девушки, дети толпились целый день возле церкви, училища и у ворот Скобелевского дома. Все они горели нетерпением увидеть своего любимого «богатыря», «батька». Но Михаил Дмитриевич почему-то не показывался и весь день почти просидел у себя в кабинете. Вечером приехало несколько интеллигентных гостей – окрестных помещиков со своими семействами. Отец Андрей и Ушаков на правах хозяев любезно всех встречали. Наконец, когда все было готово, распорядитель елки, поручик Ушаков, послал сказать Скобелеву, и последний, пригласив меня с собой, отправился в училище.

Посреди просторной залы устроена была красивая елка, блиставшая яркими огнями. Три больших стола были нагромождены разными подарками для детей – полушубками, рукавицами, шапками, книгами, сластями и проч. Михаил Дмитриевич любезно поздоровался с гостями, а затем подошел к стоявшим тут же, у елки, детям.

– Мне очень приятно, – сказал он весело, – что вы прилежно занимаетесь и хорошо ведете себя… Все это я с удовольствием узнал от отца Андрея и вашего учителя. Надеюсь, что и на будущее время вы порадуете меня и ваших родителей и будете так же стараться. Детские лица еще более оживились после этих милостивых слов, и они радостно, шумно заговорили все разом:

– Будем стараться, постараемся, покорно благодарим…

– Ну что ж, теперь, я думаю, можно и подарки раздать, – продолжал он, обращаясь к Ушакову. – Да, пожалуйста, Михаил Иванович, займитесь гостями и не обращайте на меня внимания. Я ведь свой человек, не гость!

Ушаков попросил двух дам взять на себя труд раздавать подарки, а сам вызывал учеников по успехам их в науках. Восторгам детей не было конца, когда они возвращались на свои места с полушубками, шапками, конфетами, книгами и проч. Ценность подарка соответствовала успехам мальчиков. Присутствовавший тут же отец Андрей снабжал каждого своего питомца каким-нибудь замечанием, советом. Родители (отцы, матери), толпившиеся тут же, тоже сияли от удовольствия и благословляли генерала за его доброту и внимание к их детям.

Во время процедуры раздачи подарков Михаил Дмитриевич беседовал с некоторыми из мальчиков, которые с любопытством рассматривали мощную, красивую фигуру заслуженного генерала. Он сам раздавал наиболее бойким и разумным разные вещи и сладости и весело шутил с ними. Затем дети очень стройно спели, под управлением отца Андрея, народный гимн «Боже, Царя храни!».

– Однако свечи на елке уже догорают! – сказал Михаил Дмитриевич. – Ну-ка, дети, на штурм ее!

И толпа ребятишек с радостным криком «ура» стремглав бросилась на украшенную орехами, яблоками и конфетами елку, и своим пылом, энтузиазмом, вероятно, напомнила хоть отчасти генералу его лихие атаки на Зеленых горах, в поэтической долине Тунджи, в песчаных равнинах Турана… В мгновение ока неприятель был повергнут на пол, и через минуту, после ожесточенной рукопашной схватки, от красивой, блестящей елки остался лишь один жалкий остов. Михаил Дмитриевич с улыбкой смотрел на эту живую сцену детской атаки, и всегда доброе его лицо приняло еще более симпатичное выражение.

– Михаил Иванович! Я уйду домой, – обратился Скобелев к Ушакову, – а вы распорядитесь, пожалуйста, относительно угощения для гостей. – И, раскланявшись со всеми, он ушел к себе в кабинет.

Я проводил его домой, а затем возвратился обратно в училище. Вечер прошел очень оживленно, все были довольны и благословляли Скобелева. На другой день после елки Ушаков уехал по своим делам в Москву, и я остался один с генералом. Граф Келлер, хотя и обещал приехать, но почему-то не явился.

Лишившись компании, Скобелев почти безвыходно засел в своем кабинете, стал хандрить и все время занимался либо чтением, либо писанием. Обычная его веселость стала проявляться все реже и реже. Чело его большей частью оставалось нахмуренным. Вообще, Ахалтекинская экспедиция заметно изменила его характер и из сангвиника переделала почти в ипохондрика. Минуты лишь он был весел, оживлен, а часы, дни – задумчив, молчалив. Я большей частью проводил время в его кабинете, читал газеты, книги и изредка только обращался к нему с какими-нибудь вопросами. Иногда, впрочем, Михаил Дмитриевич оживлялся, покидал свою обычную хандру и много говорил на излюбленные им темы – об отношениях России и Германии, о немцах, о войне с ними и проч.

Как-то вечером я сидел в его кабинете. Погода была скверная, ветер уныло завывал в трубе. Михаил Дмитриевич сидел в своем уютном кресле у письменного стола и что-то писал, временами бросая перо и о чем-то задумываясь. На столе лежала развернутая тактика Драгомирова[281] (последний выпуск), и на полях ее я увидел несколько заметок рукой Скобелева. Меня очень заинтересовали эти заметки, и я взял книгу, чтобы просмотреть их.

– Знаете, Петр Архипович, – обратился ко мне в это время генерал, – о чем я только что думал?

Я поднял голову и посмотрел на него вопросительно. Лицо генерала было пасмурно, серьезно. Глаза потеряли свой обычный блеск, свою жизненность и смотрели как-то тускло…

– О чем же вы думали? Вероятно, новый план наступления на Берлин! – заметил я иронически, предполагая, что его занимают обычные думы.

– Нет, не об этом… Я вот смотрю на все эти книги, рукописи, – он указал при этом рукой на шкафы, – и думаю: кому все это достанется после моей смерти, и будут ли когда-нибудь обнародованы все мои труды и заметки…

– Что это у вас такие грустные думы! – возразил я. – Вы еще будете жить да жить… Помирать вам нельзя – вы нужны для армии и России…