Пыль Снов - Стивен Эриксон

Подойдя к свободному борту, он поглядел на освещенную нефритовым светом воду. Вид на берег заслонял грузный корпус другой баржи. В воздухе кишели летучие мыши. Он заметил на барже фигуру человека, так же склонившегося над поручнем, и принялся гадать, не знаком ли с ним. Взводы были рассеяны. Кажется, кто-то особо гениальный задумал породить новые узы дружбы среди солдат. А может, идея еще гениальнее: хватит людям пялиться в знакомые до отвращения лица. Перемешать их, удержать от взаимного убийства. Видит Худ, он не скучает по Корику и даже по Улыбе. А на одной палубе с Караком его поместила насмешка судьбы.

Он — ходячая чума духа. Почти так же плох, как кулак Блистиг. Но в какой армии нет ему подобных? Прокисшие, с каменным взором, изрыгают проклятия чаще, чем дышат. Бутыл привык восхищаться такими вояками, повидавшими всё, но так и не удивившимися ничему. Они смотрят на лицо новобранца — а видят оскал черепа. Но теперь… он вдруг понял, что презирает таких людей.

Хотя разве они так уж неправы? Ужас и отчаяние привели их в это новое, холодное, безжизненное место, и остается лишь бояться за свою жизнь. Всего лишь? Должен ли он, как и другие молодые солдаты, жить с проклятым клеймом ветерана? Оно сочится гноем, как зараженная рана. Оно воняет. Оно отвратно на вид. Оно убивает мечты.

Он же не из них. Он никогда не хотел вступать в их ряды. Никогда и вообразить не мог, что целая армия может состоять из покрытых шрамами, страдающих тварей. Но такими стали Сжигатели Мостов. Такими стали солдаты Колтейна — по крайней мер, в конце. Войско Однорукого. Камень Седогривого. Первый Меч Дассема. У всех глаза живых мертвецов.

Он вздрогнул и закутался в дождевик. Охотники за Костями — еще одна армия на пути к ничтожеству. Если она не будет растерзана раньше.

«Но погоди, Бутыл. Ты забыл Скрипача. Он не такой, как все. Ему еще важно… важно ли?» Вопрос испугал Бутыла. Сержант в последнее время становится каким-то отстраненным. Дело в старости? Может быть. Груз ответственности? Может быть. В Сжигателях он был рядовым солдатом, не нес груза должности. Теперь же Скрип — сержант, и не только. Чтец Колоды. Легендарный Сжигатель. Он подобен вбитому в землю железному стержню — как ни ярятся ветра, он неколебим, и все держатся за него. Кажется, вся треклятая армия. «Мы крепко ухватились — не за Адъюнкта, не за Быстрого Бена или Кенеба. Мы ухватились за Скрипача, жалкого сержанта.

Дыханье Худа! Плохие мысли. Не нужно так думать. Скрип заслужил лучшего. Заслужил хорошей жизни.

Не удивляюсь, что он сбежал, когда она пожелала чтения».

Черная вода бежала мимо, не замечая водоворота его мыслей, стремясь к далекому морю. Холод воспоминаний о снеге и льде высоких гор, илистая муть, земля с перепаханных полей и камни, стертые в пыль. Огромные черепахи скользили в придонной грязи. Кровососущие угри — один хвосты и челюсти — извивались в течениях, отыскивая мягкие животы карпов и сомов. Вокруг валунов и отмелей кружились и вращались воронки. На дне лежали амфоры, куски ржавого металла — инструменты, скобки, гвозди, оружие — и покрытые мехом водорослей длинные кости животных. Дно реки поистине загромождено, развертывается историческим свитком, который будут читать моря.

Он уже отпустил разум в странствие, позволил скользить от искорки к искорке среди бесчисленных существ, скрытых под волнующейся поверхностью. Это стало какой-то привычкой. В любом месте он выпускает щупальца, выращивает корни, расширяя сеть познания. Иначе он чувствует себя потерянным. Но увы. Такая чувствительность не всегда несет благо. Он начал понимать обширность взаимосвязей всего в мире, но и подозревать, что каждой жизни определен круг, она замкнута и практически слепа ко всему внешнему. Самая большая и много о себе мнящая тварь странствует в глубоком невежестве относительно громадной вселенной. «Разум на большее не способен. Он создан не ради глубины; каждый раз, касаясь чудесного, он отшатывается, не умея с ним совладать. Нет, нам удобнее расщеплять полено ударом топора, забивать штыри, сеять, пить эль, ощущать кончиками пальцев любовь и желание. Удобство принадлежит не миру загадочного и непостижимого. Удобство живет в построенном нами доме, среди знакомых лиц, в памяти о прошлом и надеждах на простое и понятное будущее.

В том, что прочно. В том, за что можно ухватиться. Даже если мы грезим о совсем ином. Неужели определение религии так просто? Стремление к иному? Мы питаем стремление верой, символически удовлетворяем желания посредством ритуалов. То, чего мы желаем, то и есть. То, чего мы ищем, уже существует. Веря, мы создаем, а создавая, находим.

Но в такой системе, разве не верно и обратное? То, что мы отвергаем, перестает существовать. „Истина“ рождается желанием. Мы можем найти только то, что создали.

Никаких чудес не существует вне нас.

Веря, мы создаем богов. А также можем и уничтожить их. Мимолетной мыслью. В один миг, отказавшись, отвергнув.

Не таков ли истинный лик грядущей войны?»

Испугавшись своей мысли, Бутыл собрал ощущения, сбежал от равнодушных проблесков сознания на речном дне. Ему нужно что-то … более близкое. Человечное. Ему нужны родные крысы из трюма!

Смертонос сидел, накрывшись одеялами, и смотрел на бесчувственное тело Хеллиан. Она вырубилась на середине любовной игры — что, наверное, происходило с ней не в первый раз. Рядом сидел другой солдат, глядя на принца из семиградского племени с понимающим видом.

Стремление юноши к комфорту и так далее вовсе не похоронено этой ночью; еще немного, и он ускользнет к кому-то другому. Как хорошо, что Хеллиан одержима лишь одним — выпивкой. Она смотрит на кувшин в чужой руке со всей яростной завистью обманутой любовницы. Пьяна она или нет, но спутать планы Смертоноса умеет всегда.

Нет, настоящий дурак сидит рядом. Сержант Урб, чья любовь к этой женщине блестит, словно весенние воды, питается из неистощимого источника детской веры. Он верит, будто однажды ее мысли прояснятся в достаточной мере, чтобы она увидела, кто стоит перед ней. Что однажды соблазн алкоголя станет ей неприятен.

Да, он идиот. Но ведь идиотов в мире много. Им перевода нет.

Когда Смертонос наконец пошевелился, Бутыл выскользнул из разума крысы. Следить за этим — за любовными забавами — слишком подло. К тому же разве бабушка не вбивала в него предупреждения о риске извращений, связанных с его талантом? О да, еще как вбивала.

Скенроу подошла и встала рядом с Рутаном Гуддом у поручня. — Темные воды, — пробормотала она.

— Ночь.

— Вы любите все упрощать, верно?

— Вещи просты, Скенроу. Все осложнения, от которых мы страдаем, вырублены внутри наших черепов.

— Неужели. Но ведь от этого они не становятся менее реальными?

Он пожал плечами. — Чего-то хотели?

— Многого я хочу, Рутан Гудд.

Он покосился на нее и был, казалось, удивлен тем, как близко она встала. Почти такая же высокая, темные канезские глаза блестят… Он отвел взгляд. — И что заставило вас думать, что я могу помочь?

Женщина улыбнулась. Хотя капитан не обратил внимания, это была милая улыбка. — Кто произвел вас в чин?

— Один безумный лунатик.

— Где?

Он провел пальцами по бороде, скривился: — И к чему всё это, а?

— Знаете, Добряк был прав. Нужно работать вместе. Вы… я желаю больше знать о вас, Рутан Гудд.

— Ничего интересного.

Она оперлась о парапет. — Вы скрытничаете, капитан. Но ладно. Я умею выведывать. Вы среди первых офицеров Четырнадцатой. Значит, были в Малазе, уже уволенный и ожидающий нового назначения. Ну-ка, какая армия прибыла на остров слишком потрепанной, чтобы избежать расформирования? Восьмая. Тринадцатая. Обе с Корелской компании. Фаредан Сорт была в Восьмой, но она вас не знает. Значит, вы из Тринадцатой. Весьма… интересно. Служили с Седогривым…

— Боюсь, вы сделали ложные выводы, — оборвал ее Рутан. — Я переведен из флота адмирала Нока, Скенроу. Я даже не морской пехотинец…

— И на каком корабле служили?

— На «Дхенраби»…

— Утонувшем около Боевой отмели…

— Точно.

— … восемьдесят лет тому назад.

Он долго смотрел на нее. — Да, такая цепкая память граничит с одержимостью, не считаете?

— А как насчет патологической лживости, капитан?

— Это был первый «Дхенраби». Второй врезался в Стену на скорости пять узлов. Из ста семидесяти двух на борту только пятеро вытащены Стражей.

— Вы стояли на Буревой Стене?

— Нет, меня обменяли.

— В Тринадцатую?

— Назад во флот. Мы ухитрились захватить четыре триремы Маре, забитые добровольцами на Стену — да, хотя трудно поверить, что на такое дело находятся добровольцы. Но Стража отчаянно желала новой крови. Так что оставьте подозрения, капитан. Мое прошлое скучно, темно и лишено героики. Некоторых тайн, Скенроу, лучше не знать.