Тибо, или потерянный крест - Жюльетта Бенцони

Эта теплая зима была особенно приятной для Изабеллы, словно коконом защищенной своей любовью к дочери и заботой о ней, а кроме того, возвращением своих прежних грез. Эрнуль де Жибле, вернувшийся в замок вместе с Балианом, проводил с ней много времени, читал ей стихи и пел девочке. Молодой женщине было с ним хорошо. Среди прочего он упомянул о рыцаре под белым покрывалом, чьи мимолетные появления сеяли ужас в рядах врага, уверенного, что имеют дело с прокаженным королем. Изабеллу восхитил, но не очень удивил этот рассказ. После чудесного исцеления Арианы на могиле Бодуэна она уверилась в том, что после долгой агонии, которой завершилась жизнь ее брата, Господь причислил его к сонму блаженных. И теперь она обращалась к нему в кратких, наполовину благочестивых, наполовину родственных молитвах, прося его за тех, кого любила: прежде всего за свою дочь, но также и за мать, сестер и отчима... и за того, кто пропал, затерялся во тьме за городскими стенами зимним вечером, и чей образ неотступно преследовал ее по ночам, заставляя проливать слезы.

Только с Хелвис, ставшей ее наперсницей, она осмеливалась говорить о Тибо, зная, что та его очень любила, восхищалась им и с великолепным оптимизмом, делавшим ее столь драгоценной собеседницей, отказывалась вычеркивать его из числа живых.

— Он такой сильный, такой отважный, такой искусный в сражениях и во всем, за что ни возьмется, что мне трудно поверить, что людская злоба способна довести его до такого тяжелого положения, от которого может избавить только смерть.

— Хелвис, ему не оставили никаких возможностей. И он еще должен был благодарить за то, что избежал костра! Что его не покарали за преступление, в котором он неповинен!

Хелвис и слышать ничего не желала и только качала белокурой головкой, а между тонких бровей у нее залегала упрямая складка.

— Я считаю, что он способен выпутаться из самого трудного положения, и вместо того, чтобы оплакивать его, вам, сестрица, следует молиться о том, чтобы когда-нибудь снова его увидеть, потому что, если он жив, ничто его не остановит, не сможет помешать ему вернуться к вам. Какая вы счастливая, Изабелла, что вас любят такой великой любовью! Я думаю, если бы я так сильно не любила своего мужа, то обязательно полюбила бы мессира Тибо.

— Какое удовольствие слушать вас, милая моя! Вы способны вернуть мужество и беспросветно отчаявшимся. Мне так хотелось бы верить вам!

— Но ведь вы мне верите, даже если отказываетесь это признать, и я скажу вам почему: я уверена, что в самой глубине вашей души тихий голосок, какое-то неясное чувство, ощущение подсказывают вам, что он все еще жив.

— В таком случае это очень слабый голосок, потому что я ничего не слышу.

— Может быть, но, если бы его не было совсем, вы впали бы в полное отчаяние. Когда два сердца соединены так прочно, как ваше сердце и сердце Тибо, и одно из них перестает биться, другое начинает это мучительно ощущать, оно начинает томиться и жаждать смерти. Надеюсь, с вами этого не происходит?

— Нет. Благодаря Марии. Но маркиз жаждет сына, и стоит мне подумать, что придется снова и снова терпеть близость с ним, хочется, чтобы моя жизнь поскорее закончилась.

— Почему бы не его? Он на двадцать лет старше вас, у него много врагов, и, может быть, ему придет в голову, что пора ему снова поучаствовать в сражениях. Мне кажется, без этого никак не обойтись, если он хочет получить корону. Иначе, когда настанет час победы, всю выгоду из нее извлечет Ги де Лузиньян.

Однако до победы было еще далеко. Армия крестоносцев, несмотря на великолепную победу при Арсуфе, застоялась в окрестностях Яффы и пала духом. Дело в том, что после Акры настроение было уже не таким боевым. Дважды войска трогались с места и приближались на пять лье к Иерусалиму, так что город уже был виден, и тогда волнение достигало предела, как во времена Первого крестового похода, когда Готфрид Бульонский и его люди увидели перед собой Святой город. Но времена изменились. Саладин собственной персоной был в городе, он усилил там оборонительные укрепления, а чтобы помешать франкам закрепиться на подступах к Иерусалиму, превратил его окрестности в пустыню. После нескольких блестящих подвигов, совершенных во время единичных боев, Ричард Львиное Сердце прислушался к советам госпитальеров и тамплиеров, а также своих баронов и вступил в переговоры с Саладином. По своему обыкновению ни в чем не зная меры, он дошел до того, что предложил свою сестру Жанну, которую отказался выдать за Филиппа Французского, в жены Малику аль-Адилю, брату султана: ему представилось, что чета могла бы править Иерусалимом, потому что в этом случае мусульмане удержали бы свое господство, одновременно предоставив христианам не только доступ к Святым местам, но еще и достаточно обширные привилегии.

Для баронов Святой земли это предложение было оскорбительным: получалось, что король, поклявшийся отвоевать Гроб Господень, решил смешать кровь своего рода с вражеской, с кровью врага, который захватил Иерусалим и сбросил наземь его кресты? К счастью для Ричарда, все закончилось очень быстро: Жанна категорически отказалась выйти замуж за мусульманина.

— Я — вдова короля и дочь короля, а вы хотите сделать меня женой неверного, чей гарем, должно быть, и без меня полон... И это после того, как вы отказали в моей руке королю Франции? Братец, мне кажется, вы потеряли рассудок! Никогда, слышите? Никогда!

И вот наступил апрель 1192 года, месяц, в котором произошли события, таким странным образом повлиявшие на жизнь Изабеллы.

Недовольство баронов, вызванное необычным брачным проектом английского короля, росло, к ним присоединились некоторые военачальники крестоносцев, например, Гуго Бургундский. А Ричард тем временем велел всем идти к Аскалону, который он отвоевал и где теперь восстанавливал крепостные стены. Там он попросил их раз и навсегда решить спор между Ги де Лузиньяном и Конрадом де Монферра. Кого из этих двоих они хотят видеть своим владыкой?

Ответ не слишком его удивил: он давно утратил всякие иллюзии — если допустить, что они у него когда-нибудь были, — насчет того, чего стоил его кандидат. Конрад де Монферра был выбран собравшимися почти единодушно и стал королем Конрадом I Иерусалимским. В Тир было отправлено посольство для того, чтобы сообщить ему эту новость и предложить готовиться к коронации в Сен-Жан-д'Акре.

Новый король, словно нектаром богов, упивался своим триумфом в Тире, празднично освещенном до самых крепостных стен и до мачт украшенных флагами судов, плясавших на волнах в порту, как плясал народ на площади. Наконец-то его дело победило, наконец-то его оценили по достоинству, и не все ли равно, если англичанина, считавшего себя хозяином, к этому принудили! Значение имел только результат: теперь все равные ему пришли к согласию и вручили ему судьбы королевства, подхваченного на краю пропасти. Сознавая, чего он стоит, — «человек наиболее достойный благодаря своей осторожности и своей храбрости», — он чувствовал, что сможет оправдать огромные надежды этой вверившейся ему христианской земли.