Герой должен быть один - Генри Олди

– Лаодамия! Дочь басилея Акаста!

Один из насильников оборачивается и неторопливо идет к Иолаю, даже не обнажив меча. Приблизившись, он делает короткое, неуловимое движение плечом – и мир взрывается в голове Иолая.

Он лежит на полу, а кулачный боец молча стоит над ним, ожидая, пока Иолай поднимется.

Но Иолай не поднимается.

Правая нога его цепляет щиколотку кулачного бойца, а подошва левой резко бьет в колено сбоку и чуть наискосок. Слышен хруст, солдат вскрикивает и падает – Иолай помогает ему упасть поближе, привстает и спиной рушится на кулачного бойца, вольно раскинув руки.

Локти тяжело гремят по доспеху, солдат вскрикивает и стонет, но это уже не важно, потому что Иолай стоит с чужим мечом в руке и ждет второго нападающего.

Почему тот медлит?!

Задумчиво поигрывает клинком, потом сует его в ножны и снимает шлем.

Перед Иолаем – Кастор Диоскур.

Седой мужчина шестидесяти лет.

– Только покойный Автолик, сын Гермеса, или Амфитрион-лавагет из Фив могли проделать такое с моим братом Полидевком, пусть даже и состарившимся! – искренне смеется лаконец. – У кого из них ты учился, герой? – хотя, судя по возрасту, у Амфитриона ты учиться вообще не мог… Значит, Автолик?

– Радуйся, Кастор! – Иолай бросает меч севшему Полидевку; меч падает рядом, звеня. – Я – Иолай, внук Амфитриона, возничий Геракла!

«А что я еще могу сказать тебе, старый друг?» – мысленно добавляет он.

– Наслышан, – только и отвечает Кастор.

Одно слово; дорогое, железное слово.

Третий солдат отпускает замолчавшую девушку – Лаодамия почему-то и не думает убегать – и тоже снимает шлем.

– Извини, Иолай, не узнал в горячке, – виновато бубнит Пелей, русоволосый стройный северянин, совсем не похожий на здоровяка Теламона, своего родного брата. – Бери что хочешь из добычи, только не сердись… Договорились?

Лаодамия тихо плачет над телом отца.

То, что это убитый Акаст, ясно без слов.

– За что вы его? – спрашивает Иолай, понимая, что опоздал.

– За дело, – твердо отвечает Пелей, и видно, что он еле сдерживается, чтобы не пнуть труп. – Подставил меня, сволочь! Я же жил у него, у Акаста, а его жена сперва в постель ко мне лезла, потом, как я погнал стерву, оклеветала меня перед мужем! Ну Акаст и разгневался… напоил меня, гад, бросил безоружного на Пелионе, еще и кентавров натравил… Спасибо дедушке[78] Хирону – помог отбиться!

– Ты уверен?

– В чем?

– Что Акаст поверил жене, что именно он напоил тебя, что натравил кентавров?! Может, ты сам напился, заснул – а тут случайно кентавры?!

– Да ну тебя, Иолай! – неуверенно улыбается Пелей. – Ты прямо как скажешь… Я богов спрашивал, и все оракулы в один голос – Акаст виноват! А Диоскуры вызвались мне помочь…

Иолай молчит.

– Эх вы… аргонавты! – наконец бросает он, глядя на Диоскуров, и те затихают под его взглядом; потом берет за руку плачущую Лаодамию и уходит.

Никто не пытается его остановить.

3

Сухая, мертвая плоть леса, одного из немногих лесов равнинной Фессалии, покорно трещала, сгорая в костре, оставляя после себя пепел, сизый дым и тепло покоя.

«Оставляем ли мы после себя что-то большее?» – думал Иолай, обнимая притихшую девушку.

Лаодамия уже не плакала, глядя на костер – он напоминал ей пожарище родного города, – покрасневшие, широко распахнутые глаза девушки доверчиво смотрели в лицо спасителю, явившемуся вовремя, подобно…

Подобно богу – но эта мысль почему-то не казалась удачной.

– Куда тебя отвезти, маленькая?

– Я хочу быть с тобой.

Слова рождались легко и просто, как огнистые капли летнего дождя, пляшущего по лужам в лучах ошеломленного Гелиоса.

– Со мной – потом.

– Я хочу – сейчас. И всегда.

– Сейчас. И всегда. А между ними лежит – потом.

– Так не бывает.

– Бывает. Просто надо прожить от «сейчас» до «всегда». И суметь оглянуться.

– Тогда отвези меня в Филаку. Это недалеко. Там правит мой дядя, тезка отца – он тоже Акаст… Я буду ждать тебя. Даже если ты не вернешься – я все равно буду ждать.

– Я отвезу тебя в Филаку, маленькая. Жди меня. Даже если я не вернусь – я вернусь.

Слова… слова… дождь играет с ожившими листьями, и слезы счастья солоны так же, как и слезы печали…

– Я дома, в Иолке, часто вспоминала тебя. Таким, каким ты стоял у ванной напротив Эврита – обнаженный, весь в шрамах, думающий о чем-то своем; и таким, каким ты был на охоте, когда проклятая тварь страшно обняла тебя, а ты не отшатнулся от зверя, и твое объятие было страшней звериного…

– Это были два разных человека.

– Нет. У них было одно и то же лицо. Мне снилось это лицо.

Слова… пальцы, руки, губы… дождь притих и задумчиво бродит меж стволов…

– Ты напоминаешь мне… одну женщину. Впрочем, не важно.

– Важно. У тебя было много женщин?

– Много. Много – и одна.

– Так не бывает.

– Бывает.

– Она красивая?

– Была.

– А сейчас?

– Сейчас она состарилась, засыпает при разговоре и скоро умрет.

– Так не бывает.

– Бывает. Давай не будем о ней. Даже если когда-нибудь я сам попрошу тебя – не говори о ней. Никогда.

– Хорошо. Я ведь даже не знаю ее имени. А ты не боишься?

– Чего?

– Меня. Вот сейчас ты целуешь меня…

– Я никогда не боялся целоваться.

– Я не об этом. Просто… может быть, ты не знаешь – оракул предсказал отцу при моем рождении, что мой будущий муж умрет молодым. Поэтому ко мне ни один из героев не сватался. К Иоле вон сколько – а ко мне ни один.

– Они дураки.

– Кто?

– Герои. Они боятся свататься и не боятся умирать под обломками кораблей, падать со скалы в море и резать друг друга. А боги смеются. Не спорь, маленькая, я лучше знаю героев.

– А ты?

– Я не из героев. Другая порода, понимаешь? И я не боюсь никаких оракулов. Я их просто не слушаю.

– А как же – умереть молодым?

– Мне это не грозит.

– Почему?

– Потому что я уже однажды умер. Старым. Я так хорошо умер тогда, что теперь мне уже ничего не страшно.

– Ты странный. Странный и… надежный. Мне с тобой спокойно. Почти как с отцом, но все-таки по-другому. А ты старше меня всего на год… на два? На пять, не больше…

– Не больше. Я старше тебя на целую жизнь, а это гораздо меньше, чем пять лет.

– Так не бывает.

– Только так и бывает. Спи.

– Я уже сплю. Ты знаешь, раньше я хотела родить ребенка от бога. Лучше – от Зевса. Как Семела – Диониса или Алкмена – Геракла. А теперь не хочу. Теперь я хочу родить ребенка от тебя…

– Правильно, девочка, – шепчет Иолай, накрывая свернувшуюся калачиком Лаодамию плащом. – Если как Алкмена – Геракла, то мы уж как-нибудь обойдемся без Зевса. В первый раз, что ли? Спи…