Гибель гигантов - Кен Фоллетт

Берни удивил Этель, познакомив со своей семьей, о существовании которой никто и не слыхал. Его престарелая матушка говорила только на идише и бормотала что-то себе под нос на протяжении всей службы. Она жила у процветающего старшего брата Берни, которого звали Тео и который — как выяснила, пофлиртовав с ним, Милдред, — был владельцем велосипедной фабрики в Бирмингеме.

После церемонии бракосочетания устроили чай с пирогами. Крепких напитков, к удовольствию отца и мамы Этель, не было, а курить выходили на улицу. Мама, поцеловав Этель, сказала:

— Ну что же, я рада, что ты наконец устроена.

Этель подумала, как много означает эта фраза. «Поздравляю, хоть ты и падшая женщина с внебрачным ребенком, отца которого никто не знает, и выходишь замуж за еврея, и живешь в Лондоне, который не лучше Содома и Гоморры», — вот что это значило. Но Этель приняла и такое поздравление, и зареклась когда-либо сказать что-то подобное собственному ребенку.

У ее родителей были билеты туда и обратно, так дешевле, и они заторопились на поезд. Когда большинство гостей разошлись, оставшиеся перешли в паб «Гусь и пес» пропустить стаканчик-другой.

Пришло время укладывать Ллойда, и Этель с Берни пошли домой. Еще с утра Берни погрузил на ручную тележку свои скромные пожитки и книги и переехал со съемной квартиры к Этель.

Чтобы провести первую ночь вдвоем, Ллойда уложили наверху с детьми Милдред, что сам он воспринял как невероятное счастье. А Этель и Берни, выпив на кухне по чашечке какао, отправились спать.

На Этель была новая сорочка. Берни надел свежую пижаму. Когда он лег в постель рядом с ней, его прошиб нервный пот. Этель погладила его по щеке.

— Хоть я и распутная женщина, но опыта у меня немного, — сказала она. — Только с первым мужем, и всего несколько недель, пока он не уехал. — Она решила никогда не говорить Берни про Фица. Правду знали только Билли и юрист Фица Альберт Солман.

— У тебя с опытом получше, чем у меня, — сказал Берни, но она почувствовала, что он немного расслабился. — У меня это было всего несколько раз.

— А как их звали?

— Ну какая тебе разница.

— Есть разница, — улыбнулась она. — Сколько у тебя было женщин? Шесть? Десять? Двадцать?

— Ну что ты! Три. Первую звали Рэчел Райт, еще в школе. Она сказала, что мы теперь должны пожениться, и я ей поверил. Я тогда очень разволновался.

Этель хихикнула.

— А что было дальше?

— А на следующей неделе она сделала то же самое с Мики Армстронгом, а меня оставила в покое.

— Тебе с ней было хорошо?

— Наверное. Мне было всего шестнадцать. Главное, чего я тогда хотел, — иметь право сказать, что я это сделал.

Она тихонько поцеловала его и сказала:

— А кто потом?

— Кэрол Макалистер. Она жила по соседству. Я платил ей по шиллингу за раз. С ней это всегда было довольно быстро: я думаю, она знала, что говорить и делать, чтобы поскорее закончить. Самой ей нужны были только деньги.

Этель нахмурилась, но тут же вспомнила домик в Челси. Она ведь и сама раздумывала, не стать ли ей такой же, как Кэрол Макалистер. Ей стало неловко, и она спросила:

— А третья?

— Она была старше меня. Я снимал у нее комнату. Однажды, когда ее муж был в отъезде, она легла со мной.

— А с ней тебе было хорошо?

— Очень. Для меня это было счастливое время.

— А что же случилось?

— У мужа появились подозрения, и мне пришлось съехать.

— А потом?

— А потом я встретил тебя, и остальные женщины стали мне неинтересны.

Они начали целоваться. Скоро он поднял подол ее сорочки и осторожно лег сверху. Он был нежен, очень боялся причинить ей боль, но вошел легко. Она почувствовала к нему такую нежность — за то, что он добрый и умный, что так предан ей и ее ребенку. Она крепко обняла его и подалась к нему всем телом. И его оргазм тоже не заставил себя долго ждать. Потом оба легли на спину и, счастливые, заснули.

Гас Дьюар заметил, что женская мода изменилась. Теперь длина платья позволяла видеть лодыжки. Десять лет назад, если удавалось мельком заметить женскую ножку, это возбуждало; сейчас это было в порядке вещей. Может, раньше женщины скрывали свое тело, чтобы не избегать страсти, а разжигать ее?

Роза Хеллмэн была в темно-красном пальто, ниспадавшем на спине от кокетки складками, по последней моде. Оно было отделано черным мехом, что в феврале в Вашингтоне, должно быть, смотрелось очень уместно, подумал Гас. Серая шляпка, маленькая и круглая, с красной лентой и пером, — не очень практичная, но когда американки носили шляпки, разработанные модельерами по соображениям практичности?

— Благодарю за приглашение, это честь для меня, — сказала она, и он не понял, говорит она серьезно или смеется. — Вы, кажется, только что вернулись из Европы?

Они сидели в обеденном зале отеля Бильярд, в двух кварталах к востоку от Белого дома. Гас пригласил ее на ланч с особой целью.

— У меня есть для вас материал, — сказал он, когда они сделали заказ.

— Да? Отлично! Попробую угадать. Неужели президент разводится с Эдит и женится на Мэри Пек?

Гас нахмурился. Когда была жива первая жена Вильсона, у него был роман с Мэри Пек. Гас сомневался, что тогда дошло до адюльтера, но в письмах Вильсон неосторожно выказывал больше чувств, чем позволяли приличия. Несмотря на то, что ничего не попало в газеты, вашингтонские сплетники знали об этом.

— Я говорю о серьезных вещах, — жестко сказал Гас.

— О, простите! — сказала Роза и состроила строгую мордочку, так что Гас едва удержался от смеха.

— У меня будет одно-единственное условие: вы не должны упоминать, что информация получена из Белого дома. Я покажу вам телеграмму от немецкого министра иностранных дел Артура Циммермана немецкому послу в Мексике.

Она взглянула на него с изумлением.

— Как она к вам попала?

— От «Вестерн юнион», — солгал он.

— И не была зашифрована?

— Ее расшифровали.

Он дал ей листок с машинописным текстом на английском языке.

— Наверное, это не подлежит оглашению? — спросила она.

— Напротив. Единственное, чего я от вас прошу — не пишите, откуда она у вас.

— Ладно… — Она начала читать и в следующую секунду, пораженная, взглянула на него. — Гас, это не розыгрыш?.. Немцы заплатят мексиканцам, чтобы те вторглись в Техас?

— Таково предложение господина Циммермана.

— Гас, но это же сенсация века!

Он позволил себе улыбнутся, стараясь не выдать своего торжества.

— Я знал, что вы так скажете.

— Вы это делаете сами по себе или от лица президента?

— Роза, неужели вы можете себе представить, чтобы я сделал такое без согласования на самом верху?

— Ничего себе! Значит, это передано мне от самого президента Вильсона!

— Неофициально.

— Вы представляете себе, что скажут американцы, когда узнают!

— Думаю, это повлияет на их желание вступить в войну и сражаться с Германией.

— Да они будут требовать этого с пеной у рта! Вильсон будет вынужден объявить войну.

Гас ничего не ответил. Роза верно истолковала его молчание.

— Ах, вот в чем дело! Вы затем и даете мне телеграмму. Президент хочет объявить войну.

Она была совершенно права. Он улыбнулся, наслаждаясь разговором с этой умной женщиной.

— Я вам ничего такого не говорил.

— …И Вильсон теперь может сказать, что не нарушил предвыборных обещаний, но был вынужден изменить политику под давлением общественного мнения.

— Но вы же не будете об этом писать, не так ли? — немного встревожился он.

Она улыбнулась.

— Ну что вы! Я просто не хочу, чтобы обо мне думали, будто я принимаю все за чистую монету.

Официант принес еду: для нее — тушеного лосося, для него — бифштекс и картофельное пюре. Роза поднялась:

— Мне пора в агентство.

— А как же ланч? — удивился Гас.

— Вы что, не понимаете? — в ответ удивилась она. — Я не могу сейчас есть! Вы только что подняли Америку на войну.

Гас кивнул.

В следующий миг ее уже и след простыл.

Глава двадцать третья

Март 1917 года

Этой зимой в Петрограде было холодно и голодно. Термометр у казарм Первого пулеметного полка на целый месяц замер на минус семнадцати по Цельсию. Пекари перестали выпекать пироги, кексы, булочки и что бы то ни было, кроме хлеба, и тем не менее муки не хватало. Так много солдат пыталось выпросить или стянуть лишний кусок еды, что у дверей столовой поставили караул.

Однажды холодным ветреным днем в начале марта Григорий, получив увольнительную, решил после обеда проведать Вовку, которого оставляли на попечение хозяйки дома, пока Катерина была на работе. Григорий надел шинель и зашагал по обледенелым улицам. На Невском проспекте он заметил нищенку лет девяти, она стояла на углу, под порывами ледяного ветра. Что-то странное почудилось ему в ней, и он нахмурился, проходя мимо. Минутой позже он понял, что его так поразило. Она бросила на него взрослый, призывный взгляд. Это так потрясло его, что он остановился. Как могла она быть проституткой в таком возрасте? Он обернулся, собираясь подойти к ней и спросить об этом, но ее уже не было.