День без вранья (сборник) - Виктория Токарева

– Но я старше тебя, – осторожно напомнила Люся.

– Старше, моложе – какая разница. Нам же не детей рожать. У меня есть сын. Усыновишь моего сына, будет и у тебя.

– А сколько ему лет? – спросила Люся. Она знала, что у Фернандо в Воронеже есть ребенок.

– Через четыре месяца восемнадцать.

– В восемнадцать не усыновляют. В восемнадцать можно самому иметь детей.

– Если через месяц распишемся, то все можно оформить.

– А зачем это надо? – не поняла Люся.

– У тебя будет полная семья: муж, сын. Будешь заботиться о нас, а мы о тебе.

Как хорошо, как просто и незатейливо он рассуждал. У Люси на глазах выступили слезы. Последнее время она вообще стала слезлива.

– Но почему именно я?

Люсе казалось, что у Фернандо может быть широкий выбор. Во всяком случае, в своем кругу.

– Потому что ты барашек. Я тебя люблю.

Как просто и хорошо он сказал. Люся задумалась, глядя в стол. В гости она, конечно, с ним не пойдет и показывать никому не будет. Но, в сущности, кому показывать? Кто ей нужен, кроме него. Да и она – кому нужна. После смерти мужа все друзья куда-то подевались, кроме Нины. Муж был интересный человек, а Люся – просто человек.

– Не знаю, – созналась Люся.

– Стесняешься. Рылом не вышел, – догадался Фернандо. – Книжек мало прочитал.

Он действительно книг не читал. Клал кирпич и забивал гвозди.

– Ну подумай, – разрешил Фернандо. – Решай. А иначе я тебя бросаю. Я себя тоже не на помойке нашел.

Он ушел и не обнял на прощание. Как бы обиделся.

Люся включила телевизор, села в кресло. От рюмки вина и от пережитых впечатлений у нее кружилась голова. По телевизору шла реклама мебели. Эта мебель сплелась в ее сознании с какими-то коридорами. Люся заснула перед телевизором и слышала бубнящий голос диктора, голос Фернандо, его высокий смех. Должно быть, Фернандо хорошо пел.

Вечером пришла Нина, открыла дверь своим ключом. Увидела, что Люся кемарит в кресле, и отправилась на кухню мыть тарелки. По количеству тарелок она поняла, что были гости, и поняла, кто именно. Ненависть закипела в ней бурыми парами. Нина пустила тугую струю воды.

Люся проснулась от шума падающей воды, от грохота тарелок. Она догадалась, что пришла Нина, и услышала через стену ее настроение.

Нина не разделяла ее последнего увлечения, и это осложняло дружбу.

В последнее время у Люси появилось глухое безразличие к людям. Но это еще не все. У нее появилось безразличие к себе. Единственное, что она для себя делала, – это мылась и ела. Все остальное как получится. Утром часто спрашивала себя: что ты будешь сегодня делать? И сама себе отвечала: НИ-ЧЕ-ГО. И целый день ничего не делала, замирала во времени, как муха в янтаре… Но явился Фернандо, и как будто зазвенел колокольчик. Не мощный колокол, а крохотный колокольчик, как на шее у козы. Звякает, зовет. И уже не думаешь о смерти, а думаешь о жизни. Да просто ни о чем не думаешь: живешь, и все.

Нина не понимает. Ей не нравится, что Фернандо низколобый. Но что она понимает в любви? До сорока лет ходила в старых девах, как говорила домработница Маня: «зашила суровой ниткой». В сорок лет спохватилась, что время уходит, надо срочно родить. Сговорились со студентом-практикантом, и он сделал ей ребенка. Родилась девочка Олечка. Она росла и становилась похожа на Люсю, может быть, оттого, что проводила у нее много времени. Нина постоянно занята, а Люся постоянно свободна, и все кончилось тем, что Олечка получилась вылитая Люся: беленькая, хрупкая, кокетливая. Люсе казалось, что Бог через Нину послал ей эту девочку. Когда Люсино время кончится, Олечка останется в ее даче, и дом не заметит подмены, подумает, что это молодая Люся. Олечка будет жить вместо нее, любить вместо нее и делать свои собственные ошибки. Ошибки – это и есть судьба.

Люся вышла на кухню. Нина со своим старанием отличницы мыла тарелки. Энергия ненависти утраивала это старание.

– А мне Фернандо предложение сделал, – не выдержала Люся.

Нина промолчала. Поставила тарелку в сушку.

– Я не знаю, что мне делать, – добавила Люся, вытягивая подругу на разговор.

– А что тебя останавливает? – сухо спросила Нина.

– Он увидит мой паспорт и узнает, сколько мне лет, – созналась Люся.

– А сколько он думает, по-твоему?

– Ну… Лет шестьдесят…

– Значит, ты как я… – ядовито прокомментировала Нина.

Нине было шестьдесят, а Люсе – семьдесят три. У них была разница в тринадцать лет, которая совершенно не мешала дружбе. Откровенно говоря, Люся считала себя гораздо более моложавой и привлекательной, чем Нина.

– Красивая женщина и в семьдесят красивая. А мымра и в восемнадцать мымра.

Нина промолчала. Она догадывалась: кто красивая и кто мымра. Но у нее было свое мнение, отличное от Люсиного.

Существует выражение: «красота родных лиц». Нина любила Люсю и воспринимала ее слепотой привязанности. Ей было все равно: как выглядит Люся и сколько ей лет. Люся и Люся. Но сейчас Нина посмотрела на подругу сторонним безжалостным взглядом, взглядом Фернандо, и увидела все разрушения, которые проделало время. Неисправная щитовидка выдавила глаза из глазниц, волосы, обесцвеченные краской, стояли дыбом, как пух. Старушка-одуванчик. Ссохшийся жабенок. Неужели Фернандо целует все это? Что надо иметь в душе? Вернее, чего НЕ ИМЕТЬ, чтобы в сорок лет пойти на такое.

– Он сказал, что любит меня, – упрямо проговорила Люся, будто перехватив мысли подруги.

– Он не тебя любит, а твою дачу. Участок в гектар.

– Он не такой. Он порядочный, – обиделась за Фернандо Люся.

– Знаю я, какой он. Он пришел к тебе по наводке. Его навели.

– Как? – не поняла Люся.

– Старушатник. Это сейчас бизнес такой. Одни торгуют в ларьках, а другие пасут богатых старух.

– Что значит «пасут»?

– Женятся. И ждут, когда те помрут… Чтобы после твоей смерти все забрать себе.

Нина закрутила воду. Стало совсем тихо.

– А какая мне разница, что будет после моей смерти? – спокойно спросила Люся. – Зато мне сейчас с ним хорошо. Я счастлива. И мне наплевать, как это называется.

– Тогда не говори, что он тебя любит. Посмотри правде в глаза.

– Зачем?

– Он не любит тебя, а пасет.

– Но ты тоже меня пасешь. Разве нет?

Нина вытерла руки о полотенце. Торопливо оделась и ушла.

«Плачет», – догадалась Люся. Они дружили сорок лет, и Люся научилась слышать родную душу на расстоянии.

«Завидует, – сказала она себе. – Меня любят, а ее нет. Меня всегда любили. А ее один раз по вызову. С двух до трех. В обеденный перерыв. Дура…»

Так было легче думать. Если признать, что не завидует и не дура, то получается, что Люся – крыса, попавшая в мышеловку времени. И так же взметнулась к любви, а значит, к жизни, перед тем как быть выброшенной на вечный холод.

Люся подошла к зеркалу и посмотрела на себя. До войны это зеркало жило на даче, в ее комнатке, у окна, откуда была видна речка с маленьким островком посредине. Все время казалось, что островок уйдет под воду, но после войны прошло почти пятьдесят лет, а островок не уменьшился.

Люся вдруг вспомнила, как отец привез ей из заграницы надувной матрас, сине-красный, полосатый, вызывающе нарядный. Он был один-единственный на всем пляже и даже в Советском Союзе. Таких у нас в стране не делали. И вообще никаких не делали, не было еще ни надувных матрасов, ни телевидения, ни ракет. Двадцатый век только начинался.

…Люсе тринадцать лет, у нее белые шелковые волосы, как у русалки, большие синие глаза. Она плавает по речке на надувном матрасе, и все смотрят на нее и на матрас, и соседский мальчик, студент третьего курса, – тоже смотрит. А рядом с ней в воде барахтается десятилетний Ромка, сопливый, стриженный наголо, хватается за матрас мокрыми красными руками. Хочет влезть. Он влюблен в Люсю и унижает ее своей влюбленностью. Люся отпихнула Ромку ногой, попала пяткой в нос. Ромка обозлился и поплыл к берегу. Потом очень быстро вернулся и продырявил матрас железным гвоздем. Матрас зашипел, стал погружаться в воду. Люся нырнула, схватила Ромку и стала топить. Тот вывернулся, доплыл до берега и бросился бежать. Люся тоже выскочила на берег и послала ему вслед камень – небольшой, с куриное яйцо. Камень попал в голову, Ромка взвыл, и у него тут же, прямо на глазах, выросла шишка. Люся испугалась, выловила из воды свой раненый матрас и пошла домой.

Через полчаса на дачу явилась Ромкина мать, продавщица пива, известная в дачном поселке матерщинница. Но сейчас она не кричала, а спокойно спросила:

– Люся, что это такое?

Из-за ее спины, как наглядное пособие, выглядывал Ромка со своей шишкой.

– Он мне матрас продырявил. – Люся показала на безжизненно опавший матрас, брошенный в углу.

– Ты должна была прийти ко мне и сказать. Я сама бы с ним разобралась. А ты посмотри, что ты сделала. Ты же могла его убить…

Ромка ехидно выглядывал из-за спины.

– Чтобы это было в первый и последний раз, – предупредила Ромкина мать и пошла прочь, увлекая Ромку за собой.