Трое из Леса. Вторая трилогия - Юрий Никитин

лесу жили невры. Но, как теперь знал Мрак, кроме их Светлого Леса был еще и Черный Лес, и Темный, и Светлолесье, и Залесье, и многое другое, где жили люди. Это племя назвало себя славами. Славы, как и их тцар, не выходили из леса, об их жизни почти ничего не было известно. Два воинских отряда, которые отрядили туда для завоевания Тарас, а затем и его сын Буслай Белое Крыло, исчезли бесследно. Рассерженный Буслай отрядил туда целое войско, но и оно сгинуло, едва вошло в дремучий лес. С той поры о славах постарались забыть, хватало своих пограничных споров и стычек из-за пастбищ.

И вот теперь он, невр, которого все равно здесь зовут славом, в далекой и таинственной Куявии. Где-то в горах обитают обособившиеся роды, которые называют себя просто горцами, в долинах живут народы, что на горы смотрят с презрением, а на склонах гор живут третьи, что с презрением смотрят и на долинщиков, что возделывают поля, и на диких горцев, знающих только охоту на горных козлов и общение с таинственными рудокопами ночи.

Но что ему Куявия – видел и поудивительнее страны, – если бы здесь не жила та, Единственная!

На пятый день пробирался за деревьями, когда услышал разговор двух бредущих в город селян. Тоже о налогах, поборах, немного о бабах, и Мрак уже собирался отстать, когда вдруг услышал:

– Да кто бы его искал так долго?.. Сгинул тцар и сгинул. Видать, те двое не только зарезали, но и закопали тайком…

– Да уж, – донесся другой голос, – чего ждать от душегубов?

Мрак на бегу подпрыгнул над кустами. По ту сторону брел по узкой лесной тропе поживший на свете мужик, а за ним тащился, загребая ногами листья, парнишка в драных портках.

– Не отпустят тебя, значит, завтра домой?

– Нет, деда. Гостей столько прибыло, что днями и ночами варим, печем, с ног сбиваемся. Спим возле котлов.

– Бедолага…

– Эх, деда… Что-то будет? Этот тцар был хоть и дурной, но добрый. Он уже на все рукой махнул, только пил да жрал. А сейчас во дворце собрались звери, что вот-вот порвут друг друга на части! А самый лютый, что загрызет других, и станет новым тцарем.

– Упаси нас, боги! А как же Светлана?

Мрак услышал, как на беспомощно-растерянный вопрос внук ответил тоном умудренного челядинца:

– Эх, деда… Что может молодая тцаревна? И то чудо, что один раз с того света вернулась. А такое счастье дважды не бывает…

Их голоса удалились. Дальше был яркий свет, виднелись стены детинца, и Мрак вынужденно остановился на опушке. Отчаяние и злость на себя ударили по голове, как молот. Упал на землю, захрипел от злости на себя. А потом задрал морду к небу и завыл так дико и страшно, что на стенах детинца стражи переглянулись, чувствуя, как мороз пробежал по спинам.

– Не к добру…

– Какая тоска! – сказал с дрожью в голосе другой. – Быть здесь большой беде.

– Да уж… Средь бела дня такой вой!

«Опять я виноват», – думал он со злым отчаянием. Оказывается, от жертвенного ножа тцаревну спас – она тцаревна! – но вверг страну в смуту. А сейчас еще и тцар куда-то делся… Выходит, это над ее отцом он так изгалялся? Но куда он делся, если отпустили где-то в пяти-шести верстах от крепостной стены его стольного града? Трудно потеряться, да к тому же ищут сотни гридней с гончими псами… Если что-то стряслось, то что будет со Светланой?

Сегодня был седьмой день его пребывания в волчьей шкуре. По ночам подмораживало. Еще не время для снега, но ежели дня три кряду задуют северные ветры, то пригонит такую тучу, что и самым первым снегом засыплет хатки до окон, и не всякий хозяин утром с легкостью отворит двери.

Ежели снег застанет в волчьей шкуре, подумал он хмуро, то так даже лучше. Пусть труп расклюют птицы. Это лучше, чем люди будут брезгливо коситься на умершего под забором бродягу.

Он рыскал по лесу, вслушивался в звуки, внюхивался. Он уже знал здесь каждое дерево, каждую норку, при желании мог задрать всех оленей и тем самым сорвать царскую охоту.

Ночью обычно он рыскал в волчьей личине, а днем обитал в людской. Волчья днем отсыпалась. Что еще любил в оборотничестве, так то, что мог бы годами обходиться без сна, попеременно ныряя из личины в личину!

Когда звуки охотничьих рожков поведали, что снова идет царская охота, он сделал большой круг, зашел с подветренной стороны и подкрался к охотникам.

Охотниками распоряжался высокий человек с бледным и бесцветным, как у покойника, лицом, надменный, изредка роняющий слова. Мрак узнал хозяина лодки, на которой его держали гребцом. В сторонке с двумя ловчими стоял рослый старик с белой окладистой бородой. Серебряные волосы падали на плечи, широкие и покрытые рубашкой из металлических колец. У него был звучный голос, привыкший перекрывать шум битвы, властные движения. Явно воевода: все воеводы, которых Мрак знавал, похожи один на другого, как крепкие осмоленные бревна в стене крепости.

У него было честное лицо, прямой взор, такие завтра говорят то же самое, что говорили вчера.

– Почему, – спросил он строго одного, – ты стрелял в своего воеводу на охоте?

– Думал, что там лось.

– И когда ты догадался?

– Когда тот лось стал отстреливаться.

Старик раздраженно отмахнулся – что с дурнем говорить, а Мрак неслышно скользнул за кустами на другую сторону поляны. Там отдавал распоряжения бледный, а эти, как Мрак убедился, даже вечером говорят иное, чем утром, а стоя вещают совсем не то, что говорили сидя.

Он был без доспехов, но слушались его почтительно. Приказы бросались выполнять стремглав, сами покрикивали по дороге, словно несли в зубах лоскуток его власти. Когда он остался один, к нему приблизился толстый с поросячьим лицом. Губы держал трубочкой, будто собрался причмокнуть.

– Кажан, – проговорил он негромко, – ты в самом деле вышел из преисподней! Только там можно научиться таким хитростям. Трудно было уговорить?

– Еще бы! Дядя исчез, какая тут охота. Пришлось долго вещать о государственной необходимости.

– Ха-ха! Получилось?

– Как видишь. Государственной нуждой можно оправдать все.

– Но как оправдать охоту? Уговорить тцаревну принять участие в кровавой мужской забаве, когда бьют оленей, псы душат зайцев, соколы бьют уток и перепелов!

Кажан слегка раздвинул губы, но глаза оставались как у замороженной рыбы:

– Все же лучше, чем рубка человечьих голов на току. Для нее лучше, раз их не посещает. Не желает, видите ли, зреть гибель несчастных людей на