Джин Грин – Неприкасаемый. Карьера агента ЦРУ № 014 - Гривадий Горпожакс

– Если вы будете благоразумны на суде, – сказал Джину этот лощеный господин, – мы сможем предложить вам высокооплачиваемый пост здесь, на радиостанции «Свободная Европа», или в НТС на радиостанции РИАС в Западном Берлине, или же в одном из антикоммунистических учебных центров в Западной Европе.

Джин отказался от этой взятки. Он еще в Форт-Брагге узнал, что во Франкфурте-на-Майне дислоцируется один из главных европейских разведцентров США и что между американской пропагандой и разведкой существует прямая связь. Личность этого жуликоватого доктора с бегающими глазами была ему предельно ясна.

И наконец настал день, когда капитан Бедфорд объявил Джину:

– Это наш последний разговор, Грин. Завтра – «корт-маршал».[118] В последний раз советую тебе признать себя виновным, покаяться на суде и просить о снисхождении. Это произведет хорошее впечатление на прессу, а следовательно, и на суд. Я могу обещать тебе, что тогда ты отделаешься разжалованием и четырьмя месяцами тяжелых работ. Если же ты встанешь в героическую позу «конщиенщес обджектор»,[119] как какой-нибудь «яйцеголовый», то тебя трахнут по твоей упрямой башке всем сводом законов. Так и знай. К тому же такого предательства тебе не простит ЦРУ, а у «фирмы», как ты знаешь, длинные руки. Руки, охватывающие весь этот шарик. Будь благоразумен, Грин! Тебя, конечно, не повесят – последний смертный приговор военный суд США вынес четыре года назад за шпионаж. Однако не забывай: тебя будет судить, согласно Единому кодексу военной юстиции, не суммарный военный суд, не специальный военный суд, а генеральный военный суд – суд высшей инстанции, который разбирает самые тяжкие преступления и выносит приговоры от пожизненного заключения до смертной казни. Считай, что камера в военной тюрьме тебе обеспечена. Будь спокоен, генеральный военный суд из тебя сделает франкфуртскую сосиску.

Джин часто вспоминал теперь рассказы бывалого Бастера, не раз сидевшего в «бриге» – военной тюрьме:

«Как доставили меня в „бриг“, первым делом вываляли в каком-то ДДТ, как пирог в муке. Потом одна минута под душем. Напялили арестантскую форму. Отвели в одиночку. Тут я перестал быть Бастером и стал номером триста тридцать пять. „Сэр, арестант номер триста тридцать пять просит разрешения сходить в сортир, сэр“. К тюремщикам мы обращались только по такой строгой форме. Скажешь „сэр“ только раз, сразу кулаком в зубы. „Триста тридцать пять! Убери койку!“ Так обращались ко мне. Часы полного одиночества. Глазок. За ним – закон. За ним – слепая, мстительная, жестокая власть. Били нещадно, издевались как только могли. Чуть что – изобьют, кинут под душ, опять изобьют. Два часа гимнастики в самом бешеном темпе. Кормили, правда, сносно: на первое гороховый суп, свиная отбивная с брокколи и подливкой. Затем – жидкий кофе. Все в жестяной посуде. На обед давали пять минут.

Душа, само собой, изныла по выпивке. Раз я послал охранника подальше – он отлупил меня прикладом автомата и рукояткой „кольта“, швырнул в карцер, в каменный мешок, на хлеб и воду. Потом я стал повежливей. На бритье – три минуты, справить нужду – две минуты. Подъем в пять ноль-ноль, вечерняя поверка в двадцать один ноль-ноль. Офицеры в тюрьме не работали, а наш брат не только драил тюрьму, но и добывал камень в карьере. Помахал я там шестнадцатифунтовой кувалдой. В общем, по сравнению с военной тюрягой гражданская – санаторий! Но самая страшная тюрьма из всех – это военная тюрьма Форт-Ливенуорта». Не проходило часа, чтобы Джин, сгорая от бессильного гнева, не думал о Лоте. Где он? Куда пропал? Неужели вышел сухим из воды там, в России?..

Это было на второй день после дуэли Джина и Лота в бассейне…

Николай Николаевич плыл в теплой воде голубого прозрачного океана.

Рыбы, водоросли, скалы – все это на этот раз не интересовало его. Это вроде и было и не было. Оно жило отдельно, вне его.

Тепло, покой и движение – вот что ощущал он в этом сне, бездумном и расторможенном.

Вдруг он услышал звук – что-то скрипнуло. В глаза ударил яркий свет.

Нервный ток пробежал по телу – и он проснулся. Над ним, прислонившись к стене, стоял Рунке. Николай Николаевич закрыл глаза, пытаясь сообразить, что происходит, затем судорожно протер веки, и снова перед ним, прислонившись спиной к стене, стоял Рунке.

– Что происходит? – по-русски спросил Николай Николаевич.

– Не волнуйтесь, профессор, – ответил по-немецки Рунке. – У меня чрезвычайное сообщение.

Лот сделал вид, будто он очень взволнован. Николай Николаевич посмотрел на часы: было четверть шестого. За неплотно прикрытыми шторами едва брезжил сероватый рассвет.

– Как вы сюда попали, господин Рунке? – спросил он.

– Пройдемте в кабинет, и я вам все объясню. Только неотложное дело могло заставить меня прийти к вам в такую рань.

Николай Николаевич, еще весь во власти смутного сна и странного пробуждения, подчинился воле Лота и в пижаме, стараясь не будить Ингу, прошел в свой кабинет. В кабинете горел свет, шторы были задернуты.

– Что здесь происходит… в моем кабинете? – спросил Николай Николаевич, на ходу соображая, как ему поступить.

– Что вы имеете в виду, профессор?

– Как вы сюда попали?

– Сразу же начну с главного, – Лот не повысил голоса, – вам привет от профессора Хаткинса.

– Откуда вы его знаете? Он ведь американец.

– Я привез вам из Нью-Йорка от профессора Хаткинса поклон и письмо. Наш комитет в лице профессора Хаткинса, а также ваших коллег по конгрессу – сэра Вильяма Мацера и господина Джеральда Гриннапа – ждут вас.

– Прекратите нести вздор.

– Они мечтают работать вместе с вами в лучшей экспериментальной лаборатории управления национальной безопасности США на самой совершенной электронной вычислительной аппаратуре.

– Значит, вы мне предлагаете измену Родине? Значит, Росток, концлагерь и Буш – все это липа?

– Лучшие свои годы ваш отец провел в США. Вы остались здесь случайно в 1920 году, во время эвакуации из Крыма. Вам было пять лет, когда вас поместили в сыпнотифозную палату третьего временного эпидемического госпиталя в Севастополе. Оттуда вас передали в детский дом. К тому времени ваши родители уплыли в Турцию на пароходе «Херсон» с остатками кавалергардского полка, к которому когда-то принадлежал ваш отец. Документы затерялись, а вы помнили лишь, что вас зовут Колей. По детдомовскому обычаю вас зарегистрировали как Николая Николаевича Николаева. На самом деле вы Николай Павлович Гринев, сын белоэмигранта. Вас ждет наследство..

– Прекратите болтать ерунду!

– Спокойно, профессор! Садитесь и слушайте! Ваш отец всю жизнь разыскивал вас и нашел, увидев знакомую родинку на фотографии крупного советского ученого. За встречу с вами в шестидесятом году он расплатился жизнью. Я могу документально доказать, что смерть вашего отца – дело рук коммунистов. – Лот вынул из кармана микропленку.

– Немедленно покиньте мой дом! Инга! – крикнул Николай Николаевич.

– Вот этого делать не нужно, – повысил голос Лот. – Девочка ни при чем. Если она войдет, я вынужден буду себя обезопасить.

– Что? – Николай Николаевич схватил со стола подсвечник.

– Спокойно, – жестко сказал Лот, схватив Николаева за кисть, сильно сжав ее при этом. – Сядьте. И на пять минут наберитесь терпения. Я расскажу вам о вашем младшем брате – Марке Рубинчике – он же Евгений Гринев, или Джин Грин – капитан зеленоберетчиков, агент американской разведки. Кстати, его вчера арестовали. Очередь за вами. Теперь вы выслушаете меня?

– Допустим! – Потрясенный Николай Николаевич взял себя в руки и, сделав вид, что он наконец-то смирился, полузакрыв глаза, глубоко уселся в кресло. Белки глаз у Лота были кроваво-черными, как у утопленника.

– Если вы дадите согласие работать с нами, повторяю, только работать, – продолжал Лот, – в вашем распоряжении будет институт, укомплектованный лучшими счетно-вычислительными машинами «Ай-би-эм». Вы будете жить в роскошной вилле под Аннаполисом на берегу океана. – Лот подошел поближе к Николаю Николаевичу и сел на краешек стола, готовый отреагировать на любое движение Николаева. – Вашим соседом по даче будет правнук великого Льва Николаевича граф Толстой… Он преподает в военно-морской академии. Вам будет положен оклад сто сорок пять тысяч долларов в год. Две, три, пять, сколько хотите, машин. Кроме того, вас ждет наследство вашего батюшки – восемьдесят тысяч долларов, а главное – наука, чистая наука с неограниченными возможностями, без вечного вмешательства властей. Паспорта для вас и Инги готовы. Вот они!..

– Убирайтесь к черту! – Николай Николаевич молодо поднялся в кресле. – Мне плевать на ваши виллы под Аннаполисом, на ваши «Ай-би-эм» и на вас да, да, на вас, господин Рунке. Или как вас там величают.