Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

— Давай-ка, Сеид, спускаться, — распорядился Андрей. — Где они засели, я тебе объясню. Надо их обстрелять хорошенько, чтобы знали — тропа охраняется…

Обойдя пещеру стороной, они укрылись за каменной осыпью и вели оттуда огонь вплоть до сумерек, по возможности экономя патроны. К пещере, где их дожидался дядя Григол, вернулись уже затемно. Невозмутимый их проводник сидел на корточках, посасывая трубку.

— С рассветом, дядя Григол, тебе придется идти к отряду и быстро вести его сюда, — сказал Андрей. — Я черкну записку Кобиашвили. Мы с Тагиевым останемся здесь. Тропу покидать нельзя.

Только вернувшись в пещеру, Андрей почувствовал смертельную усталость. Выпил кружку горячего чая, закурил и, уже засыпая, добавил:

— Не забудьте, пожалуйста, собаку… щенка этого… Пусика.

Отряд явился в полном составе. Опасный подъем удалось осилить без потерь. Даже грузы были доставлены в целости и сохранности.

Андрей выставил трех бойцов в боевое охранение, показал им, где укрываются немцы, и строго-настрого приказал ограничиваться наблюдением, без нужды не стрелять.

После полудня распрощались с дядей Григолом. Уходя сам, он увел с собой и всех вьюковожатых.

Хозяйственные заботы в отряде взяли на себя Егор Иванович Ежевикин, Наташа и Ира. В глубине пещеры аккуратно сложили мешки с мукой и сухарями, подаренные грузинскими колхозниками бурдюки с вином, бидоны с бараньим жиром. Вдоль стен расстелили кошмы и спальные мешки. Ящики с патронами и гранатами расположили у входа, прикрыв их плотным брезентом.

— Погляди, Андрей Митрич, у нас прямо тебе санаторий, — похвалился Егор Иванович. — Я полагаю, что тут воевать можно весело, потому что, мил человек, для солдата самое наиглавнейшее — теплый закуток да харч…

Однако надежды его на веселую войну не сбылись. Поначалу бойцы из отряда Ставрова и впрямь чувствовали себя вроде как на тактических учениях. Не зная, какими силами обороняется тропа, немцы лишь изредка постреливали из автоматов. Временами с их позиций в пещеру доносились печальные звуки флейты. Горное эхо стократно умножало протяжную мелодию, она плыла над покрытыми снегом вершинами и замирала где-то вдали.

— Красиво играет, подлец, — одобрительно говорили бойцы.

Хотя в воздухе время от времени порхал снежок, а по ночам наступало резкое похолодание, на погоду пока никто не жаловался. Уединенную жизнь в горах в какой-то мере скрашивал батарейный радиоприемник: вечерами и рано утром можно было послушать сводки Совинформбюро.

Но уже через несколько дней у половины бойцов начались приступы горной болезни: появились острые головные боли, шум в ушах, тошнота. Особенно мучились двое костромичей — Геннадий Петряев и Вячеслав Шипицын. Бледные, обессиленные непрерывной рвотой, они лежали как раздавленные, на них жалко было смотреть.

Больных с трудом отвели в чабанский домик, откуда пастухи-грузины переправили их в Зугдиди. Остальным после того стало вроде бы лучше.

Затем нагрянула другая беда, куда более грозная. В одну из ночей все проснулись от дикого рева. Оглушительно хлопал натянутый у входа крепкий брезент, а за ним бесновалась, выла, высвистывала снежная метель. Казалось, что в горах грызутся тысячи, осатанелых зверей, голосят, заходятся в рыдании плакальщицы-кликуши и в этом дьявольском шабаше содрогаются скалы. Ураганный ветер намел в пещеру огромный сугроб снега. Бойцы дрожали от холода, жались друг к другу.

Одиннадцать суток свирепствовала метель, не переставая шли снега, неумолчно гудел ураганный ветер. Ни одного выстрела не было слышно в горах. Противник укрылся в убежищах.

Андрея больше всего беспокоило то, что остаются невыясненными силы немцев, противостоящие его отряду. Сколько их? Чем они вооружены? Каковы их планы? Обойти отряд немцы могли только с правого фланга, по скалам. Слева, по глубокому ущелью с высоченными стенами, никакой дурак не сунется. Но знать это — ох как мало!

Гурам Кобиашвили и Сергей Синицын обещали:

— Как только уймется метель, непременно добудем «языка».

Однако метель не унималась. Снег тяжелыми карнизами скапливался на скалах, грозными лавинами срывался вниз. В пещере трудно стало дышать. Метель задерживала очередной приход сванов, доставлявших в пещеру боеприпасы и провиант. Между тем продукты в отряде подходили к концу. Андрей приказал Ежевикину, исполнявшему обязанности старшины-каптенармуса, сократить норму питания бойцов сначала вдвое, а через несколько дней втрое. Начался голод.

На исходе одиннадцатых суток ветер наконец утих.

И снегопад прекратился. Рано утром, осторожно переступая через спящих бойцов, Андрей приоткрыл заиндевелый, твердый, как жесть, брезент и вышел из пещеры. Стоял крепкий мороз. Было слышно, как где-то звеняще потрескивает лед. Перед Андреем, осиянный неяркой голубизной, повитый серебристой дымкой, трепетно светился поднятый высоко над землей суровый, таинственный мир. В этом странном, устремленном ввысь мире все было не таким, как там, внизу. Объятый целомудренным холодом, прикрытый чистым покрывалом вечных снегов, оберегаемый царственным молчанием, мир горных вершин равнодушно взирал на то, что много веков творили люди в теплых далеких долинах.

Стоя на засыпанной сугробами тропе, Андрей видел, как вдруг вспыхнули отсветами еще невидимого солнца высочайшие вершины Главного хребта, как незаметно сникли, в ущельях лиловые тени умиравшей ночи, уступая место блистательной игре света, и навстречу медлительным теням из глубоких пропастей поднялись серо-голубые трепетные туманы, растекаясь по уступам скал. А наверху, там, где уже вызолоченные солнечными лучами вершины слились с розовеющим пространством ясного неба, казалось, возникла сияющая корона некоего горного духа, свободного от страстей, страданий и смерти, ничего не желающего, и он, этот дух, — так подумал Андрей — видит сейчас все, что делается на испепеленной, черной от пожарищ, залитой человеческой кровью земле…

Течение мыслей Андрей прервал грохот минометных залпов, повторенный раскатами в горах. Стреляли наугад, с перелетом. На пологом склоне дальней скалы взметнулись два снежных гейзера.

— Завоеватели! — злобно пробормотал Андрей. — Знак подают: живы, мол, не замерзли…

Он круто повернулся. У входа в пещеру стояла Наташа. Маленькая, неуклюжая в своих ватных штанах и мешковатой куртке, она тревожно смотрела на Андрея. Дни голодания и вся эта пещерная жизнь заметно сказались на ней: бледное лицо Наташи осунулось, на обкусанных губах темнели язвочки, плечи зябко подергивались.

Сердце Андрея сжалось от жалости. Он поправил наползавшую на лоб девушки измятую ушанку, спросил:

— Что ты, Таша?

— Стреляют, — тихо ответила она.

Андрей осторожно обнял ее, повернул лицом к пещере.

— На то война, Ташенька. Иди ложись.

Навстречу ей из пещеры один за другим, зевая и поеживаясь, выходили бойцы.

— Товарищ лейтенант, может, ответить им парой коротких очередишек? — спросил Сергей Синицын. — А то они, чего доброго, подумают, что мы уже дуба дали.

— Не надо, — твердо сказал Андрей. — Будет лучше, если они так подумают. Попробуют сунуться — встретим их как положено…

Среди бойцов отряда незаметным был скромный двадцатилетний паренек из Ставрополья Павлик Цыпленкин. Все его звали Цыпленком. Молчаливый, застенчивый, он послушно выполнял все, что от него требовалось, никогда не жаловался, а если над ним незлобиво посмеивались, он только улыбался. Когда все вернулись в пещеру, сели вокруг примуса и стали пить жидкий чай вприкуску с ломтиком сухаря — скудным утренним пайком, — Павлик задержался на открытой площадке у входа.

— Ты что там прохлаждаешься, Цыпленок? — крикнул ему Егор Иванович.

Из-за брезента послышался негромкий ответ:

— Сейчас я… Чуток подышу свежим воздухом…

И в эту же секунду разорвалась мина. Пробив брезент, горячий осколок ударил в каменный свод пещеры и упал на пол. Кто-то еще раз окликнул Цыпленка. Он не ответил. Бойцы выскочили из пещеры и увидели Павлика лежащим на спине в снежном сугробе. Кровь струйкой бежала из его разорванного горла, и над этой темной струйкой призрачно шевелился исчезающий парок. Вскрикнули разом обе девушки. Впервые в их присутствии прозвучало грубое ругательство. Разъяренный Гурам Кобиашвили схватил ручной пулемет. Андрей загородил ему дорогу: