Щепа и судьба - Вячеслав Юрьевич Софронов

любое самовыражение нужно рано или поздно платить, как и за свои мечты, тем более, если желаешь их воплотить.

Неожиданно вспомнился рассказ одного столичного знакомого, изучающего народный фольклор кочевых народов. Он поведал мне любопытные подробности из их жизни. Был когда-то среди них бедный пастух-акын, знающий наизусть бессчетное количество песен, которые он мастерски исполнял, аккомпанируя на самодельном инструменте. Везде он был желанным гостем, получая за свое мастерство бесплатное угощение. Отказаться от приглашения по обычаям степи он не мог, а потому ехал туда, где его ждали. И все бы хорошо, если бы те праздники не затягивались на неделю, а то и на больший срок. Все это время акын развлекал гостей. Когда праздник подходил к концу, он ехал обратно в свою юрту. Проходил какой-то срок, и акына вновь приглашали на очередное празднование. Его желанием никто не интересовался. Как врач должен явиться к больному незамедлительно, так и акын тут же отправлялся туда, где его ждали. И так из года в год.

И какая женщина согласилась бы выйти замуж за человека, редко появляющегося у семейного очага? Вся забота о детях и стаде легла бы на ее плечи. А кто защитит ее в случае нападения? Потому чаще всего те степные певцы-самородки не занимались хозяйством, оставались без семьи и жили сами по себе. Может, так распорядилась природа, чтоб у одаренных людей не было потомства. Возможно, человеку, пользующемуся покровительством богов, не нужна помощь людей. Он избранник, а потому должен оставаться один.

Вспомнившийся рассказ о бедном пастухе нисколько не утешил меня. Да и как-то невежливо причислять самого себя к небожителям. Скорее это исключение из правил. Тот, кто вступил на эту дорожку, невольно отдаляется от общества, и, случись что, вряд ли следует ждать помощи от единомышленников. Тогда понятна и моя участь. Если у того акына все состояние составляли его песни, то у меня в таком случае — мои герои. Они и члены семьи, и друзья, и главные утешители. Они не терпят, если кто-то вторгается в мои владения, пусть даже мысленно или через виртуал. Мстят пришельцу и, само собой, сотворившему их автору, да так, что мало не покажется.

Последнее знакомство чуть не лишило меня возможности оставаться наедине с любимыми персонажами. Теперь просто не имею права бросать их вплоть до самой смерти, а потому обречен жить с ними в неразрывной связи. Иначе… Ответ прост — незамедлительное наказание. Какое? Об этом нужно поинтересоваться у них. Но вряд ли получу вразумительный ответ. Став их прародителем, уже не вправе менять судьбы своих героев. И еще. Уверен, им заранее известны все мои мысли, поскольку они живут всегда рядом, затаившись, подобно засушенные цветы меж книжных страниц.

Шаманизм сочинительства

Глянул с ненавистью на полку с книгами, где за разноцветными обложками тихонько замерли в ожидании, словно почуяв недоброе, рожденные в долгих муках многочисленные дети мои. Впрочем, а почему только мои? А как же незабвенная Фабула Фабуловна, когда-то проявившая интерес и долю снисхождения к безвестному литературному гастарбайтеру? Неужели ее лояльность к моей ставшей в определенных кругах известной персоне перешла в устойчивое безразличие? В чем провинился перед ней после долгих лет супружеской верности? Добропорядочные жены предъявляют хоть какие-то требования-претензии, прежде чем навсегда исчезнуть.

Как ни крути, а отпрыски у нас общие. Почему же вся ответственность за их дальнейшее существование плюхнулась лишь на мои плечи? А как же закон об охране материнских прав? Кроме прав есть еще и обязанности. В какой приют их сдать, чтоб не являлись по ночам, отпугивая редких посетителей моей холостяцкой квартирки? И где государственное пособие для отца-одиночки? Трудодни, скопившиеся на авторском счету не подлежат обмену ни на одну из валют мира. Какой толк от выставивших свои потертые корешки книг, если они давно прочитаны, а настырный читатель требует новые и только новые. Моя квартира заполнена всего лишь бумажным мусором, давно превратилась в лавку старьевщика, куда может заглянуть лишь очень большой любитель древностей. Все! Пора подводить итог затянувшегося многоактового действа без долгожданного хэппи-энда, общепринятого в подобных случаях. «Кина не будет — кинщик заболел!» — как говорили во времена моей далекой молодости. А точнее, он состарился и близок к уходу в мир иной, если уже не занес ногу над пропастью в вечность.

Вечность… Страшно оказаться в ее объятиях, но хорошо понимаешь, как она неизбежна. Но есть же, черт побери, способ балансирования на грани между бытием и проклятущей вечностью, которую мы боимся до онемения конечностей. За что? А если вдуматься, то даже приятно, подобно каменному командору шагнуть туда, где не нужно бороться за каждый кусок хлеба, каждый глоток воздуха и стакан родниковой воды. Там мы будем свободны хотя бы от этого. Но вряд ли кто знает способ, как вернуться оттуда обратно. Разве что шаманы, свободно посещающие Верхний и Нижний миры мертвых. Делают это они с помощью бубна, называя его то «конем», то «оленем». Он разгоняет их до скорости, близкой к световой, позволяя преодолевать космические расстояния. И время жизни шамана исчислялось не годами, а количеством бубнов, служивших ему. О шаманах говорят: «Он прожил два бубна…» Или семь бубнов… Но не более девяти. После этого магического числа силы шамана покидали. И что особенно интересно, шаман каким-то образом знает, когда именно он исчерпает свои силы.

Может быть, и число лет сочинителя следует исчислять по количеству написанных рукописей. Пока он работает, он живет, а потом… наступает забвение, и так ли важно, когда явится за ним старушка с косой. Последняя моя электронная героиня надорвала и испортила мой последний бубен, держа в руках который еще можно было иметь связь с иными мирами и вызывать оттуда новых героев, общаться с рожденными ранее.

Тут меня словно что-то подкинуло вверх и бросило к полкам с книгами. Схватил первую попавшуюся, попытался разорвать ее пополам. Не вышло. Корешок оказался сработан на славу. Тогда стал вырывать листы по нескольку штук, а то и по одному, швырять их в камин, растопленный этим вечером, пока в руке не осталась лишь обтянутая дерматином обложка. Бросил ее на пол и принялся за следующее свое детище.

Не знаю, сколько времени ушло у меня, чтоб разорвать в клочья собственное несостоявшееся собрание сочинений. Огонь быстро поглощал листы, пугливо сворачивающиеся в трубочки при его приближении, как древние свитки, и даже пытавшиеся откатиться от пламени. Но ничего не помогало, через несколько мгновений они приобретали сперва желтоватый оттенок, потом