Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г. - Владимир Брюханов

Эта записка и стала ему паролем в новую революционную жизнь; с другой стороны, жалкое жалованье, назначенное полицией, оказалось не лишним подспорьем.

Постепенно Забрамский погружался в гущу конспиративных дел, скармливая полиции одновременно собственные фантазии в качестве доносов, но должен был их разбавлять и правдивыми деталями. Затем он вошел во вкус и добился от Судейкина финансирования настоящей портняжной — с помещением и вывеской (предел его прежних мечтаний!), которую обязался использовать в качестве революционной явки, контролируемой полицией. С декабря 1879 он стал посвящать в свою двойную деятельность и революционеров — чтобы совместно морочить голову полиции. Но грандиозные замыслы этого несчастного авантюриста катастрофически противоречили жестокой прозе жизни.

Когда в феврале и марте 188 °Cудейкин развернул репрессии, то результативно использовал информацию, полученную и непосредственно от Забрамского, и с помощью слежки за ним. М.Р. Попов и его товарищи не потрудились вычислить того, что далеко не многие провалы связаны с Забрамским.

4 марта один из революционеров, К.В. Поликарпов, пытался заколоть Забрамского кинжалом, но тот оказался в кольчуге под одеждой; Забрамскому, тем не менее, было нанесено 15 ран — в голову, шею, руки. Покушавшийся затем застрелился.[916]

6 марта в Киеве были казнены Розовский и Лозинский.

В разгар этих событий и произошел арест М.Р. Попова, подробности которого более чем красноречивы.

Ночь с 20 на 21 февраля Попов провел в мастерской у Забрамского, пытаясь в доверительной беседе уточнить характер связи хозяина с полицией. Забрамский юлил, но самого Попова предупредил, что тот выслежен и ему угрожает арест, если он не покинет Киев. Детали этого заявления показались Попову неправдоподобными. Тем не менее, он и так собирался уезжать, но должен был уладить ряд дел, которые и завершил к утру 22 февраля.

Попов отмечает, что после ухода от Забрамского за ним не было слежки: люди, с которыми он встречался в последующие сутки, в том числе тот, у кого он ночевал в следующую ночь, не подверглись арестам и преследованиям.

Утром 22 февраля у Попова произошли две знаменательные встречи, описанные им безо всяких подробностей — Попов считал, что это не имело никакого отношения к его аресту. Не ясно даже, встречался ли он с двумя ниже названными лицами вместе или порознь. В.А. Жебунев (участник одесского кружка, позднее член «Исполнительного Комитета» с лета 1881, вскоре тогда же арестован и выслан) передал Попову письмо от Перовской, а Фроленко, появившегося в Киеве проездом, Попов проводил в сторону вокзала (в тот момент Жебунева с ними, очевидно, не было), после чего был арестован жандармами на Крещатике.

Попов делится своими соображениями и наблюдениями: «Ясно, что меня только в этот день встретили жандармы, и, очевидно, получив от Судейкина распоряжение арестовать меня при первой встрече, они без разрешения Судейкина не решились арестовать вместе со мной и Фроленко, которого я проводил несколько по направлению к вокзалу /…/.

Мне думается, что Забрамский в моем аресте в этот день не оказал услуг жандармам, ибо он все это время среди них не показывался».[917]

Далее чудеса продолжались: «Перовская писала из Курска и в письме сообщала адрес гостиницы, где она остановилась, и представьте себе: полицейский чин полез в карман и не взял письма; я думаю — умышленно»[918] — и Попов затем благополучно уничтожил письмо при ближайшей возможности. Этот и другие эпизоды такого рода Попов трактует, как сочувствие полицейских по отношению к революционерам — дух начинавшейся эпохи Лорис-Меликова! Видимо, он не сразу распространялся, не затронув пока что суда над Розовским и Лозинским.

Но самой интересной оказалась последующая беседа Попова с Судейкиным, который оказался не менее ошеломлен этим арестом, чем сам Попов, и явно не понимал, что ему делать и о чем думать!

«Первые слова, с которыми Судейкин обратился ко мне, был вопрос, — с кем я шел вместе сегодня по направлению к вокзалу? Я ответил ему — со Стефановичем, ибо знал, как Судейкин жаждал изловить Стефановича. «Со Стефановичем? /…/ А вы /…/ не Бохановский?» — Я подтвердил его догадку.

Он быстро /…/ сбегал в отдельную комнату, очевидно, чтоб посмотреть фотографию Бохановского, и, возвратившись, с лукавой улыбкой сказал: «Вы, очевидно, любите пошутить. Нет, серьезно, будьте любезны, сообщите нам, — кто вы таков?»

— У вас же мой паспорт в руках, — ответил я, — чего же еще вам?»

Попов к этому времени, несмотря на пятилетний стаж активнейшей революционной деятельности, ни разу не арестовывался и продолжал вести отчасти легальный образ жизни, параллельно пользуясь и фальшивыми документами, и псевдонимами. В киевском подполье его знали под именем Василий Николаевич: «скрывать, — кто был я, — не было смысла. Тем не менее, Cудейкин не поверил мне. «Знаю, — сказал Судейкин, — в вашем распоряжении таких паспортов много. Вот, например, и в этом паспорте вы называетесь Михаилом Родионовичем Поповым. Признаюсь, вашей фамилии я не знаю. Но знаю, что вас зовут Василием Николаевичем. Так пока я вас и буду называть. Намерены ли вы, Василий Николаевич, дать мне какие-либо показания?»

— Кто я такой, где был перед моим арестом, я вам сказал, а больше пока ничего не намерен сказать /…/.

После этого Судейкин составил протокол»[919] — и более таких странных бесед с Поповым уже не вел.

Тут прямо как у следователей ежовских времен: расскажите мне о вашей подрывной троцкистской деятельности — притом, что сам следователь о деятельности именно данного подследственного еще не знает ровным счетом ничего! Вот и Судейкин в первый момент явно не знал, что ему делать с этим арестованным! Но потом, разумеется, нашлось что делать, хотя, как отметил Попов, даже к концу судебного разбирательства у Судейкина были весьма приблизительные представления о поступках и планах киевских заговорщиков.

Далее у Попова было пять месяцев следствия, суд и смертный приговор за подготовку покушения на киевского генерал-губернатора Черткова. Судейкин зачитывал на суде в Киеве в июле 1880 показания Забрамского: последний отказался выступать свидетелем против революционеров; дальнейшая его судьба неизвестна.

Приговор Попову был заменен пожизненной каторгой — вот это, пожалуй, действительно под воздействием Лорис-Меликова. Затем Попов провел двадцать пять лет тяжелейшего заключения в крепостях — вплоть до амнистии 1905 года.

Киевское же подполье было прочно и надолго разгромлено.

Теперь проанализируем полученную информацию.

Попов, расставшись с Фроленко, знал, что последний направляется на вокзал. Откуда это мог знать Судейкин? Варианта два.

Первый: сопровождавшие филеры проводили Фроленко до вокзала и видели, как тот уехал. Согласитесь — весьма странное поведение. Но тут хотя бы понятно, почему Судейкин не знал имени уехавшего. Опять же: почему не организовали арест уехавшего? — это же не было проблемой при наличии телеграфа! Сферой же действий Судейкина был ведь не только Киев, но и вся губерния, не говоря даже о возможности обращения к соседям!

Второй: сам Фроленко объяснил жандармам, расставшись с Поповым, что отправляется на вокзал, что затем и осуществил без помех. Укажем, что столь странный эпизод не был таким уж невероятным!

Разумеется, Попов не был в курсе подробностей позднейших похождений Азефа. Но мы-то в курсе! Именно так этот агент и разъезжал по России, не подчиняясь местным работникам сыска, а распоряжаясь ими, причем они не имели права ни задавать ему лишних вопросов, ни оспаривать его указаний, но обязательно сопровождали его филерским наблюдением — абы чего не случилось; опять же, убирали наблюдение по требованию Азефа или высшего начальства, если это было нужно последнему. Инструкции, получаемые от вышестоящего начальства, не допускали местного вмешательства в деятельность высших сил, эммисаром которых и был Азеф.

Вот и взаимоотношения Фроленко с Судейкиным оказались построены по тому же принципу, чем ротмистр Судейкин оказался настолько ошеломлен, что совершенно неуместным образом полез за разъяснениями к Попову. Смысл же распоряжений, отданных Фроленко, был совершенно четкий: немедленно арестовать того человека, с которым он только что расстался (очевидно, Фроленко выяснил, что тот собирается скрыться в ближайшие часы, а может быть, возникло и еще что-то, на что не обратил внимания Попов), но позволить ему уничтожить письмо, находящееся в его кармане. Читал Фроленко это письмо до Попова или последний сам дал его ему прочесть — это уже детали. На этом Фроленко растворился в воздухе, как и положено настоящей нечистой силе!