Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 1 - Александр Дюма

— Да, мне, бедному епископу, затерянному в глуши, рассказывали, что король сделал вас поверенным своей любви.

— К кому?

— К госпоже Манчини.

Д’Артаньян вздохнул свободно.

— Не отрицаю, — ответил он.

— Король, говорят, увлек вас на заре за Блуаский мост, чтобы побеседовать со своей красавицей.

— Совершенно верно, — согласился д’Артаньян. — А, вам это известно? Ну, в таком случае вам также известно, что я в тот же день подал в отставку.

— Это правда?

— О, друг мой, вполне.

— И тогда вы поехали к графу де Ла Фер? Ко мне? К Портосу?

— Да.

— Чтобы просто навестить нас?

— Нет. Я не знал, что вы не свободны, и хотел увезти вас с собой в Англию.

— Да, понимаю, и тогда вы, изумительный человек, один выполнили то, что хотели предложить нам сделать вчетвером. Я подозревал, что вы играли некоторую роль в этой замечательной реставрации, узнав, что вас видели на приемах у короля Карла, который говорил с вами как друг, вернее, как человек, вам обязанный.

— Но как вы узнали все это? — спросил д’Артаньян, опасавшийся, что сведения Арамиса подробнее, чем ему бы этого хотелось.

— Дорогой друг, — сказал прелат, — моя дружба похожа на заботливость старого ночного сторожа, который сидит в башенке у нас на молу. Этот человек каждый вечер зажигает фонарь, чтобы светить судам, возвращающимся домой. Он скрыт в своей будочке, и рыбаки его не видят; но он внимательно следит за ними, ищет их, зовет, ведет в гавань. Я похож на этого сторожа. Время от времени до меня доходят вести, напоминая обо всем, что я любил. И я слежу за старыми друзьями в бурном жизненном море; я, бедный наблюдатель, которому господь дал будочку, провожаю их мысленным взором.

— А что я делал после Англии? — спросил д’Артаньян.

— Ах, это уже насилие над моим зрением. Я ничего не знаю: глаза мои ослабели. Я жалел, что вы не вспомнили обо мне. Я скорбел о том, что вы меня забыли. Я был не прав. Я снова вижу вас, и это для меня праздник, клянусь вам, — великий праздник! А как поживает Атос? — прибавил Арамис.

— Очень хорошо, благодарю.

— А наш юный питомец Рауль?

— Он, на мой взгляд, унаследовал ловкость своего отца, Атоса, и силу своего опекуна, Портоса.

— А как вы убедились в этом?

— Я в этом убедился как раз накануне отъезда. На Гревской площади готовилась казнь: поднялись волнения. Мы очутились среди мятежной толпы, и нам пришлось поработать шпагами. Он действовал отлично.

— Ого! А что же он сделал? — улыбнулся Портос.

— Прежде всего выбросил из окошка человека, точно это был комок ваты.

— Отлично! — похвалил Портос.

— Потом фехтовал, как мы в хорошие дни.

— А почему поднялось возмущение? — спросил Портос.

Д’Артаньян отметил, что Арамис при вопросе Портоса остался совершенно спокоен.

— Из-за двух откупщиков, — ответил он, глядя на Арамиса, — которых повесили по приказанию короля; это были два друга господина Фуке.

Только легкое движение бровей прелата показало, что он слышал слова мушкетера.

— О! — воскликнул Портос. — А как звали этих друзей господина Фуке?

— Д’Эмери и Лиодо, — ответил д’Артаньян. — Вам знакомы эти имена, Арамис?

— Нет, — пренебрежительно проговорил прелат. — Кажется, это финансисты?

— Именно.

— Как, неужели господин Фуке позволил повесить своих друзей? — вознегодовал Портос.

— Почему бы и нет? — спросил Арамис.

— Но мне кажется…

— Если этих несчастных повесили, значит, король велел их казнить. Господин Фуке может управлять финансами, но жизнь и смерть людей не в его власти.

— Все равно, — проворчал Портос, — на месте господина Фуке я бы…

Арамис понял, что Портос сейчас скажет опасную глупость, и прервал разговор, заметив:

— Ну, дорогой д’Артаньян, оставим посторонних. Давайте лучше поговорим о вас.

— Да обо мне вам известно все. Нет, поговорим лучше о вас, Арамис.

— Я уже сказал, мой друг, во мне не осталось Арамиса.

— И даже аббата д’Эрбле?

— Даже его. Перед вами человек, которого господь взял за руку и поднял до положения, превысившего его надежды.

— Бог? — переспросил д’Артаньян.

— Да.

— Гм! Странно. А мне говорили, будто это сделал господин Фуке.

— Кто это сказал? — спросил Арамис, который, несмотря на все свои усилия, не мог скрыть легкого румянца, выступившего на его щеках.

— Базен.

— Глупец!

— Что и говорить, до гения ему далеко. Но он мне сказал это, а я повторяю его слова.

— Я никогда и в глаза не видел господина Фуке, — промолвил Арамис со спокойным и чистым взглядом девушки, ни разу еще не солгавшей.

— Но, — возразил д’Артаньян, — если бы вы видели и даже знали его, в этом нет никакой беды. Господин Фуке — славный человек!

— А!

— Великий политик!

Арамис сделал жест, выражавший полное равнодушие.

— Всемогущий министр!

— Я подчиняюсь только королю и папе, — заметил Арамис.

— Гм! — произнес д’Артаньян самым наивным тоном. — Я говорю так, потому что здесь все бредят Фуке. Равнина принадлежит Фуке; солончаки, которые я собираюсь купить, — собственность Фуке; остров, на котором Портос стал топографом, принадлежит Фуке; гарнизоны принадлежат Фуке, галеры — тоже… Итак, сознаюсь, что меня не удивило бы, если бы вы подчинились ему, вернее, отдали бы в его власть свою епархию. Господин Фуке не король, но он такой же могущественный властелин, как король.

— Слава богу, я никому не принадлежу, кроме себя, — ответил Арамис, который в течение этого разговора следил за каждым движением д’Артаньяна, за каждым взглядом Портоса.

Но Портос остался совершенно неподвижен, а д’Артаньян бесстрастен. Искусный противник, он ловко отпарировал все удары, и ни один не попал в цель. Тем не менее оба приятеля устали от борьбы, и приглашение к ужину было для всех облегчением.

За столом направление разговора переменилось. Кроме того, и Арамис, и д’Артаньян поняли, что ни тому, ни другому не удастся узнать ничего нового.

Портос ничего не понял из всей этой дуэли. Он не проронил ни слова, потому что Арамис знаком приказал ему молчать. И ужин для него был только ужином. Но Портос вполне довольствовался этим.

Итак, ужин прошел чудесно.

Говорили о войне и о финансах, об искусстве и о любви. Арамиса поражало каждое замечание д’Артаньяна о политике.

Изумленные взгляды Арамиса увеличивали недоверие мушкетера, а явное недоверие д’Артаньяна усиливало недоверие Арамиса.

Наконец д’Артаньян умышленно бросил имя Кольбера. Он приберег этот удар напоследок.