Франция. Большой исторический путеводитель - Алексей Дельнов

В бессознательном состоянии раненого на руках отнесли в здание конвента и поместили под стражу в одну из комнат - его положили там на стол. Те, кто прежде трепетали перед ним, теперь заходили полюбоваться на беспомощного тирана и отпускали по его адресу шуточки. Например: «Отойдите в сторону. Пусть все посмотрят, как их король спит на столе, словно простой смертный!». Вроде бы ничего остроумного, а люди смеялись.

Очнувшись, Робеспьер безучастно отмалчивался - чему-чему, а встречать с достоинством смерть люди в те годы научились. К тому же он часто впадал в полубредовое состояние.

Рано утром 28 июля к нему привели врача и тот, обработав рану, стал накладывать повязку. Опять нашелся остряк, который, показывая на обмотанную бинтами голову, съерничал: «Эй, глядите, его величеству надевают корону!».

Последнее, что слышали от поверженного диктатора, это «благодарю вас, месье». Эти слова относились к человеку, который помог ему подтянуть чулки. Окружающие несколько удивились: старорежимное «месье» если и подобало обреченной на смерть Марии-Антуанетте, то услышать его из уст твердокаменного революционера было странно.

Вечером того же дня Максимилиан Робеспьер, его брат Огюст и еще двадцать непримиримых якобинцев были без всякого суда гильотинированы. Толпа привычно улюлюкала и одобряла расправу. Но отчасти ее можно понять: с террором любимый вождь явно перестарался, люди не могли не испытывать чувства, что ими не только овладевает хронический страх, но и начинаются какие-то разрушающие нормальную человеческую психику процессы.

По республиканскому календарю это произошло 9 термидора (термидор - «теплотворный»), поэтому переворот, покончивший с властью якобинцев, вошел в историю как термидорианский.

ТЕРМИДОРИАНСКИЙ КОНВЕНТ

Впрочем, во главе переворота тоже стояли достаточно проверенные якобинцы - Фуше, Баррас, Тальен. И казни вершились своим чередом: в ближайшие дни под нож гильотины отправилось еще около сотни приверженцев Робеспьера, среди них - большинство членов коммуны. Происходили расправы и в провинции. Но заговорщики очень быстро почувствовали, что общественный настрой требует прекращения кровопролития, а потому возвестили: с террором покончено. Раздался вздох облегчения, и термидорианцы стали избавителями отечества от сумасшедшего тирана и его своры. Революция продолжается! Под руководством здравомыслящих вождей.

Вожди эти не были людьми идеи - скорее, к власти пришли политиканы, на самом деле больше всего помышляющие о собственных интересах. Люди, очевидно, неординарные, раз при таком их гнилом нутре Робеспьер не распознал их и считал за верных соратников.

Простонародье, в предшествующий период сравнительно мало затронутое казнями, не было избавлено ни от призывов в армию, ни от голода. Термидорианцы отменили максимум, думая, что оживят этим деловую активность. Но в результате подскочили цены, а активнее стали только спекулянты, которые щедро делились с власть предержащими. Те своих возможностей не упускали и застенчивостью не отличались: Баррас запросто мог прокатиться по Парижу в открытом экипаже в обнимку с двумя хохочущими девицами и в халате на голое тело.

Богатая буржуазия подняла голову, за которую побаивалась при Робеспьере, и зажила привольно и весело. Повсюду вновь распахнули двери игорные дома и дорогие бордели, заискрились бриллианты на балах и маскарадах. Недавняя мода на простоту и скромность была оплевана и забыта. Санкюлоты же поняли, что гордиться им теперь особенно нечем, а дела до них кому-либо - все меньше. Им тяжко пришлось в ближайшую зиму.

Тогда они сами напомнили о себе и о недавнем прошлом: о штурмах Бастилии и Тюильри, о голодном походе на Версаль. В весенние месяцы 1795 г., именуемые теперь жерминалем и прериалем, парижские рабочие дважды приступали к конвенту, требуя «конституции и хлеба». Отбить их удалось только военной силой, а затем последовали разоружение Сен-Антуанского предместья и жестокие казни. Беднякам пришлось-таки поутихнуть. Им было от чего растеряться. Привыкшие к мысли, что конвент - это штаб революции, опора которого они сами - вокруг кого они теперь могли сплотиться? Прежней коммуны ведь тоже не стало.

А в месяце вандемьере (в конце сентября - начале октября) в Париже восстали осмелевшие роялисты - сторонники свергнутой монархии. На открытые действия их подтолкнули следующие обстоятельства. Конвент к тому времени подготовил новую конституцию, по которой исполнительную власть получала Директория в составе пяти «директоров», а законодательную составляли две палаты - совет старейшин и «совет пятисот». Вскоре должны были состояться выборы. Но депутаты конвента боялись, что в эти палаты пройдут немногие из них, и по инициативе Барраса предусмотрительно зарезервировали большинство мест за собой: вновь избиралась только треть депутатов. Роялисты же уже приготовились всеми правдами и неправдами заполучить на выборах большинство - момент был подходящий, широкой поддержки у конвента не было. Но когда исчезла возможность заполучить власть через голосование - сторонники монархии решились на открытый мятеж. Опять же, - резонно рассудив, что после кровавой расправы с предместьями умирать за властные полномочия термидорианцев охотников найдется мало, а парижской буржуазии скорее всего по пути с роялистами, а не против них.

Однако они просчитались. Хотя при выступлении в их рядах оказалось около 30 тысяч человек - цифра немалая, основная масса буржуазии к ним не примкнула. Она уже добилась в ходе революции весьма многого, и рисковать потерять приобретенное не собиралась. В конце концов, она сама была движущей силой революции, и из душ буржуа еще не улетучились многие ее идеалы. А кто знает, что придет в головы жаждущим реванша недобитым парижским аристократам и тем более их собратьям-эмигрантам, бряцающим оружием вдоль всех французских границ?!

А вот термидорианцам неожиданно нашлось на кого положиться. Баррас вдруг вспомнил о тулонском герое генерале Бонапарте, который из-за своего ершистого характера оказался в Париже почти не у дел и которого он недавно случайно встретил. Следуя какому-то внутреннему наитию, Баррас добился, чтобы генералу временно передали командование парижским гарнизоном, и тот не подкачал.

Бонапарт поставил одно условие - чтобы ему никто не мешал. «Я вложу шпагу в ножны только тогда, когда все будет кончено». И действовал так, как действовал на протяжении двух грядущих десятилетий: быстро, уверенно и без всяких там человеколюбивых колебаний. Корсиканец прикинул, что сил у него вчетверо меньше, чем у мятежников - значит, остается рассчитывать только на артиллерию. И он без колебаний пустил ее в дело.

13 вандемьера по толпам нарядных молодых людей, радостно возбужденных в предвкушении неизбежной победы, густо ударила картечь. Великий мастер артиллерийского огня (тогда еще не знали, что он великий мастер и многого другого), двадцатишестилетний генерал толково расположил свои пушки. Мятежники могли ответить только ружейной и пистолетной пальбой, и развязка наступила уже к середине дня. Паперть церкви Святого Роха, где роялисты группировались особенно плотно, покрылась липким кровавым месивом. Побежденные искали спасения в бегстве, по обыкновению благородных людей утаскивая с собою раненных. Бонапарт не стал организовывать преследования. В этом не было никакой военной необходимости, а в политические прислужники он ни к кому не нанимался.

Он был вполне доволен и исходом боя, и собой. Как это не похоже на терзания душевные, подлинные или лицемерные, Николая I в день 14 декабря 1825 г. и после него. Наш государь уверял, что ему стоило большого труда превозмочь голос своего доброго сердца, чтобы приказать дать картечные залпы по бунтовщикам на Сенатской. Если бы не уговоры князя Васильчикова, он на это бы не решился.

Бонапарт был обязан своим успехом не только картечи. Не в меньшей степени - тому, что армия ненавидела аристократов. Она состояла в основном из крестьян, а те худо-бедно, но обзавелись землей за счет прежних господ и могли теперь хозяйствовать на ней, позабыв об обременительных и унизительных повинностях. В армии по-прежнему был силен революционный дух, она была в стороне от парижских политических разборок, и трехцветное знамя было для нее знаменем борьбы за свободу, под которым она одержала уже немало побед.

Воевала революционная армия по-новому. Ее генералы - такие, как бывший королевский конюх Гош, как Пишегрю, в прошлом преподаватель духовного училища, как, конечно же, Наполеон Бонапарт мыслили не шаблонно, живо реагировали на все изменения на поле боя. Прежние полководцы боготворили заранее составленные по всем правилам военного искусства диспозиции предстоящих сражений. В Семилетнюю войну один австрийский полководец дошел до такого идиотизма, что завел свой корпус прямо в центр расположения армии Фридриха Великого: он действовал строго по плану, а согласно ему именно отсюда надо было начинать решающий маневр.