Ангелология - Даниэль Труссони

Бруно осмотрелся в поисках путей отхода. Наконец он принял решение.

— Идемте, — сказал он и повел Верлена и Эванджелину через площадь.

Григори что-то пролаял и, вытащив из кармана пистолет, направил его в голову Габриэллы.

— Идем, Эванджелина, — нетерпеливо позвал ее Бруно. — Скорее.

Но Эванджелина не могла следовать за ним. Переведя взгляд с Бруно на бабушку, она поняла, что должна действовать быстро. Она знала, что Габриэлла предпочтет, чтобы она пошла с Бруно, — без сомнения, футляр с лирой был гораздо важнее, чем жизнь любого из них. Но все же она не могла уйти, оставив бабушку на верную гибель.

Она пожала руку Верлену и, оторвавшись от него, побежала к бабушке. Она очутилась на льду, понимая, что подвергает их жизни опасности. Но даже теперь она не могла бросить Габриэллу. Она потеряла всех. Кроме Габриэллы, у нее больше никого не было.

На льду двое гибборимов удерживали Габриэллу рядом с Григори, схватив ее за руки. Гибборимы расступались перед Эванджелиной и снова смыкались позади нее. Она не могла отступить.

— Давай, — сказал Григори, направляя на Эванджелину трость.

Взглянув на бронзовую коробочку, которую бросил ей Элистер, он добавил:

— Неси ее сюда. Дай мне ее.

Эванджелина подошла ближе. Она до глубины души поразилась ужасному состоянию Григори. Он был совершенно не таким, каким она себе его представляла. Он сутулился, выглядел слабым и изможденным. Он протянул иссохшую руку, и Эванджелина положила ему на ладонь бронзовую коробочку, найденную в статуе Прометея. Григори поднес ее к свету и внимательно осмотрел, как будто не понимая, что может содержать в себе такая маленькая коробка. Улыбаясь, он опустил ее в карман, а затем одним движением руки выхватил у Эванджелины кожаный футляр.

Рокфеллеровский центр,

каток для фигурного катания,

Пятая авеню, Нью-Йорк

Верлен знал, что крылья существ спрятаны под черными плащами, и понимал, какое смятение они могут вызвать, если развернут их. Но обычному человеку существа казались всего лишь шеренгой странно одетых людей, выполняющих на льду какой-то причудливый обряд. Гибборимы последовали приказам Григори и собрались вокруг него в центре катка, создав между Григори и ангелологами непроницаемую стену. Они поглотили бы все внимание Верлена, если бы не Эванджелина, окруженная темной ордой этих существ.

— Стойте здесь, — велел Бруно Верлену. — Сейто-сан, идите к лестнице. Я пойду к другой стороне катка и попробую отвлечь Григори.

— Это невозможно, — возразила Сейто-сан. — Смотрите, сколько их.

Бруно помолчал, разглядывая каток.

— Мы не можем оставить их там, — с болью проговорил он. — Мы должны попытаться.

Бруно и Сейто-сан побежали прочь, оставив Верлена беспомощно наблюдать сверху. Он едва удерживался от того, чтобы перепрыгнуть через барьер на лед. Ему было больно видеть Эванджелину в опасности, но он не мог спасти ее. Он знал ее всего один день, и все же мысль о том, что он потеряет будущее, которое могло у них случиться, пугала его. Он окликнул ее по имени, и она через толпу существ подняла на него взгляд. Она услышала, как Верлен зовет ее, в тот самый момент, когда Григори толкнул Эванджелину и Габриэллу к выходу с катка.

На секунду Верлену показалось, что он видит себя со стороны, наблюдает свои страдания. Он понимал иронию своего положения — покинутый трагикомический герой, который смотрит, как его любимую женщину увозит подлый злодей. Удивительно, как любовь заставила его почувствовать себя одновременно голливудским штампом и абсолютным оригиналом. Он любил Эванджелину, это он знал наверняка. Он бы все для нее сделал.

На противоположной стороне катка Бруно следил за существами. Было понятно, что он не сможет сразиться с гибборимами, потому что их слишком много. Даже если бы они втроем вступили в схватку, они бы не смогли добраться до Габриэллы и Эванджелины. Со своего места на лестнице Сейто-сан ожидала сигнала начинать. Но Бруно, как и Верлен, понимал безнадежность ситуации. Они ничего не могли предпринять, только смотреть.

Неясный рокот перекрыл городской шум. Сначала Верлен не мог определить его источник, но спустя несколько секунд едва слышное жужжание превратилось в отчетливое рычание мотора. Прокладывая путь через толпу, к катку приближался черный джип, похожий на те, которые были припаркованы перед монастырем Сент-Роуз.

Как только джип подъехал, Григори махнул пистолетом Габриэлле и Эванджелине, подталкивая их к лестнице. Верлен пытался разглядеть Эванджелину, но ее плотно окружали гибборимы. Когда конвой прошел мимо Сейто-сан, он заметил ее нерешительность. На мгновение ему показалось, что она ринется мимо гибборимов и сама захватит Григори. Но, понимая, что слишком слаба, она осталась на месте.

Григори, угрожая пистолетом, заставил Эванджелину и Габриэллу сесть в джип и быстрым движением захлопнул дверцу. Верлен с отчаянием выкрикнул имя Эванджелины. Беспомощность сменилась гневом. Он побежал за джипом мимо рождественских огней, мимо ангелов-вестников с золотыми трубами, поднятыми в черное вечернее небо, мимо огромной елки, украшенной разноцветными гирляндами. Джип выехал на дорогу и скрылся. Эванджелину увезли.

Гибборимы разошлись — они поднимались по лестнице и исчезали в толпе смущенных людей, ускользали, как будто ничего не произошло. Когда на льду никого не осталось, Верлен сбежал вниз и вышел на каток, где только что была Эванджелина. Он скользил взад-вперед на подошвах кед, стараясь удержать равновесие. Разноцветные пятна света падали на блестящий лед, окрашивая его золотым, голубым и оранжевым. В центре катка ему что-то попалось на глаза. Он присел на корточки. Проведя пальцем по холодной поверхности, он поднял сверкающую золотую цепочку. Кулон в виде лиры был вдавлен в лед.

Восточная Сорок восьмая улица и Парк-авеню,

Нью-Йорк

Персиваль Григори приказал водителю повернуть на Парк-авеню и ехать на север в его квартиру, где ждали Снейя и отец. Широкая улица была забита машинами; они то и дело останавливались в пробке. Черные ветви зимних деревьев были украшены тысячами цветных огоньков, которые вспыхивали и гасли, напоминая ему, что человеческие секты до сих пор отмечают свои праздники. Ощущая под пальцами древнюю потертую кожу футляра, Персиваль понимал, что на этот раз Снейя будет довольна. Он воображал, как бросит к ее ногам лиру и Габриэллу Леви-Франш Валко. Оттерли погибла, и он оставался последней надеждой Снейи. Конечно, это с лихвой искупит все, что было.