Докричаться до мира - Оксана Демченко

Именно ее пока никто не переживал.

Чем глубже поражение – тем продолжительнее построение фантома, ведь требуется восстановить все, что утрачено или повреждено. Исходно окончание «ремонта» мы планировали на пятый день от запуска процесса, но данных было явно маловато – все шло не в том темпе и чуть иначе. Тиэрто лично дал старт программе, и теперь метался с горящими глазами: ученый снова взял верх над прочим и требовал впитывать знания. Иногда он виновато косился на меня и Яли, потом встряхивался и снова бежал к приборам.

Сознания обоих айри спали так глубоко и полно, что мы их почти не слышали. Но спали спокойно, больше не было и следа прошлой боли. Хоть это радует.

Мы с памятного утра уже не покидали лабораторию и дремали по очереди, а к нам то и дело наведывались волвеки – знакомые и пока незнакомые, здоровались, сидели рядом, рассказывали новости, заставляли сытно есть, приводили детей и приносили совсем маленьких. Рила как-то сказала, что Тимрэ часто стоит в коридоре, но не заходит. Он переживает вероятную утрату Деда, как свое самое большое и непосильное горе. Юнтар был и остается его другом, наставником и единственным, кто по-настоящему дорог и близок. Лишиться его невозможно, это обрывает жизнь самого Тимрэ. Он боролся, занимал себя больными, возился с определением родичей и расселением семей, готовил отчеты для Релата. Вот только почти не спал. Его обманом и силой поили снотворным и также скандально кормили, почти не оставляли одного. Яли переселилась в комнату Деда и свою отдала Тимрэ, так что его соседи – Йяллы, те еще упрямцы и занозы.

Мы тоже спали очень плохо. Все время казалось, что кризис застанет нас неготовыми и айри уйдут, пока мы глупо дремлем, уйдут невозвратно. На четвертые сутки Тиэрто последний раз запустил процесс переливания крови, используя ту, что сдали основные доноры. Я тихонько приняла стимулятор, мне упустить момент нельзя. И на пятые сразу же запасла вторую дозу, но она не пригодилась.

3 апреля, Хьёртт

Сидда

Первая ее жизнь была хороша, но теперь вспоминалась с трудом. Слишком давно то прошлое исчезло, рассыпалось сухой пылью в памяти. Зеленая степь, хлебные поля, родители, старший брат. Они жили дружно и весело. В достатке, тогда казалось, иначе и не может быть: все работящие, земля богата, свой скот есть. А к тому же мать известная мастерица, ей кружево на год вперед заказывали знатные купцы для северного торга в столице бороев.

Не каждому дано прожить и одну жизнь, она узнала это очень скоро. В ее родной деревне засуха погубила немало младенцев, укоротив отведенный им срок до ничтожных месяцев, наполненных слезами и болью.

Жажда страшна, доказала вторая жизнь. Сидда помнила не только ее. Сначала пришла весть о большой беде и войне. О безумии, охватившем соседей на западе, лишивших степь воды. Почти половина мужчин деревни ушла отвоевывать жизнь для них, в первую сухую весну мимо проходили большие отряды. Только никто не вернулся. И хотя кровь впиталась в землю, над степью не упала ни одна слеза дождя.

Осенью хлеб не собирали впервые за ее коротенькую жизнь. Потому что колосья не налились, стояли сухие и мертвые, а поля трескались под напором небывалой жары. И тогда на запад уехали сын и брат старосты. Молча, не сказав никому ни слова ободрения. Почему? Это стало понятно, когда они вернулись: не для деревни искали жизнь и воду. Для себя, и в том преуспели.

Теперь староста звался «местоблюстителем достойного повелителя княжества Карн». Он выделял право на воду, он решал, кому выжить в зиму, а кому стать платой за это. Каждый третий ребенок старше восемнадцати должен быть отправлен к новым хозяевам. Три сына старосты в указанное число не попали, и дети его брата тоже. Зато Сидда вполне сгодилась.

Их погнали по старой дороге вдоль гор, как скот. Пощелкивая кнутами, покрикивая из седел на усталых рабов. Обсуждая цену за тот или иной «товар». Ее не надеялись продать с выгодой. Тощая, с трудом пережившая свое первое сиротское лето: ее отец и брат ушли с оружием, когда позвали. Мама не осилила зиму. А она зачем-то уцелела.

Купцы на брусов нашлись прежде, чем горный хребет стал пологим и наметил седловину перевала, ведущего в земли новых хозяев. Люди с уверенными манерами, толстыми мешочками золота и взглядами, прокалывающими ледяным страхом. Она сразу поняла: для этих рабы даже не скот. Случатся, видно, и похуже. Их осмотрели и разделили на две неравные части. Странным купцам не были нужны красивые или сильные. Только молодые, здоровые и обязательно из разных мест, желательно не слишком дорогие. Она как раз сгодилась – и просили дешево, и жизненных сил в худой изможденной девушке нашли еще достаточно.

Вторая жизнь была короткой. Лютая зима, смерть родных, бесконечное страшное лето, путь на юг вдоль гор в ошейнике, торг, поездка в странной повозке без окон, тесной и душной. Непривычное и малопонятное место, где их снова осмотрели и одного за другим погрузили в сон смерти. Она все видела, была последней в очереди к страшному столу. Людей на него укладывали, привязывали и прижимали к плечу нечто непонятное. А потом краски жизни уходили с их лиц, искаженных страданием. Бледных и неподвижных увозили и упаковывали в длинные блеклые ящики, которые тотчас находили свое место в стене. Высокой и ячеистой, как пчелиные соты. Она тоже заснула, став чьим-то запасом. Последнее, что Сидда запомнила во второй жизни – безразличный взгляд одного из новых хозяев, от которого ей стало окончательно страшно. Потому что с полной отчетливостью бруса поняла: однажды ее вернут и заставят снова жить. И та жизнь будет страшнее этой, полной потерь и отчаяния.

Третья жизнь началась в точном соответствии с опасениями.

Она очнулась от страшнейшего холода, словно сила полузабытого взгляда оледенила воздух. Не только: еще и отравила. Первый же вдох обернулся спазмом, ее вырвало желчью, ведь желудок был уже давно пуст. Она вдохнула снова, почти против воли, и застонала. Теперь даже желчи нет, только мучительная боль и ощущение вывернутого наизнанку естества. Дышать невозможно, не дышать тоже. Сознание несколько раз проваливалось и снова всплывало к поверхности кошмара, который теперь был ее единственной реальностью. Легкие постоянно горели, судорожно сжимаясь и гоняя почти не дающий надышаться бесполезный вонючий воздух, его нехватка отдавалась стуком молоточков в висках, сделала мир серым, вполовину убавив возможности зрения. Но постепенно Сидда смогла осознавать себя: привязанную к железной кровати, голую и грязную. Желчь стекала по шее тонкой струйкой.

Рядом стояли хозяева и смеялись, не думая помогать. Им было забавно смотреть, как она корчится. Отстегнули, рванули за волосы, поднимая. Ударили наотмашь бичом, когда попыталась вцепиться в прутья кровати, не найдя равновесия. Затем один из хозяев снова рванул за волосы, развернул, указал кончиком хлыста на рвотное пятно. И выпорол. Каждый удар прожигал кожу и цепенил тело. Она насчитала всего-то три, прежде чем сознание отключилось. Здесь бьют куда больнее, чем в прежней жизни. Очнулась, хозяин стоял и ждал. Снова рванул за волосы, застегнул на шее шипастый обруч. Дернул, срывая кожу и удушая, повел в клетку, где уже ждал корм: брошенные на пол непонятные брикеты и выплеснутая в выемку грязная вода. Привыкай быть никем, вот что все это означало, она поняла.