PR-элита России: 157 интервью с высшим эшелоном российского PR - Роман Масленников

Всегда ли успешна автобиографичность в литературе?

Мои книги никогда не были успешными. То есть, они продаются, и неплохо, но ни одна из них бестселлером не стала. Видимо, слишком жесткие.

Как и в любом другом бизнесе, на литературном рынке нет среднего слоя. Либо ты 150 000 экземпляров продаешь, либо ты продаешь 5 000-10 000. Бывают исключения, например, Захар Прилепин. Ему удалось за счет своей энеprии навязать себя рынку. Вот он тиражами по 30 000-40 000 продается.

«Надо писать либо о том, что хорошо знаешь, либо о том, о чем вообще ничего не знаешь», – это Стругацкие сказали. Понимаете, тогда вот в начале нулевых, когда я начал активно интересоваться книгами, я обнаружил, что мне нечего читать. Автобиографов не было, реалистов не было. Вообще. Был Пелевин модный. И все. А я хотел почитать про себя. Вы идете в книжный магазин, чтобы про себя почитать. Вы хотите знать, что вы не один – тогда не так страшно жить.

У меня тут возникло подозрение что, что «Рубанов» – это псевдоним. Думаю, дай проверю. Смотрю, в газете «Коммерсант» статьи времен еще 2000 года. Действительно, Андрей Рубанов – пресс-секретарь мэра Грозного Гантамирова. Мне нравится моя фамилия. Зачем псевдоним? Псевдоним нужен, если фамилия неблагозвучная или по каким другим причинам он стесняется.

Что успех для вас? В жизни, в писательстве? Я этими категориями не мыслю.

А что для вас деньги?

Деньги – овеществленная энергия человечества, достаточно общепринятый термин. Моя проблема в том, что я их символизирую. Если у меня нет денег, то я этого не выношу, начинаю нервничать, переживать, ищу, где заработать. Они у меня не держатся: зарабатывать умею, а в руках удержать не могу. Раздаю очень много. Не очень много, а практически все. Что для меня деньги? Наверно, это необходимое условие для жизни. Деньги – это знаете что? Это когда близкий родственник заболеет, и надо его лечить. И вот тогда нужны деньги. Вот что-то не дай бог произойдет, а денег нет.

Если страна погрузилась в деньги, то значит надо приручать их, деньги приручать к себе. Или себя приручать к деньгам. А успех? Куда успевать надо? Я самые разные формы успеха в своей жизни видел. Однажды меня из суда привозят в тюрьму, я возвращаюсь в камеру, 130 человек народу и телевизор. В 7 часов НТВ показывает новости, репортаж из суда. А на суд съездить – это страшное дело: возвращаешься измученный весь, грязный, не ел ничего, не спал. И показывают репортаж из суда: Рубанов – руки за спиной. 130 человек в камере, и камера замирает, значит. Я иду от этого телевизора к умывальнику – передо мной народ расступается: «Знаменитый преступник». Такая вот оригинальная форма успеха…

В «Записках из мертвого дома» Достоевский описал такой случай. Два уголовника бежали с каторги, и каторжане все обрадовались: «Сбежали!» Потом беглецов и вернули в острог. И люди приуныли, весь острог приуныл. И Достоевский пишет: «Успех так важен меж людьми—» В общем, с точки зрения обывателя успешный человек, конечно, интереснее, нежели неуспешный.

Кто ваш читатель? Как вы его видите? Больше всего мои книги нравятся людям думающим, от 30 до 40, неравнодушным. Женщинам – в меньшей степени. Молодежи – в меньшей степени, молодежь не понимает, она по большей части инфантильна, они очень наивные. Взрослое поколение, старики, тоже читают. В общем, разные люди, но в основном взрослые.

Вы пишете для конкретного читателя, для одного читателя? Не всегда. Вот «Сажайте и вырастет» я написал для себя 17–18 летнего. Если бы я такую книгу в свое время прочитал, она бы мне очень пригодилась.

А кого бы вы хотели видеть среди ваших читателей? Можно персонально.

Не знаю, никогда не думал. Хотел бы более широкую аудитории, чем у меня сейчас. Если говорить о мегаломании, то – я бы хотел всех, большинство. У меня никогда не было цели писать для узкого круга.

Все простое сложно делать. Я не люблю сложную литературу. Тест не должен писаться головой. Только всею природой. Нервной системой, спинным мозгом. Энеprетика, эмоции важнее, нежели какой-то месседж. Есть много авторов, они очень умные, но они анемичны. Если они меня не заряжают, то я перестаю читать их сочинения. Если я хочу умного человека прочесть, я лучше возьму философа и его почитаю. А если умен, но при этом лишен энеprетики – по мне, это плохо. Бывает наоборот: человек пишет плохо, но есть ощущение крика, «вылетающей слюны». Вот «Москва-Петушки», например, это что, шедевр? Или Лимонов? Я не сразу его распробовал. Какие-то там сопли, жалобы. Сначала мне казалось, что он бесформенный, рыхлый, какой-то язык у него– спотыкается все время. А потом понял: он энеprетикой берет. Передача чувства важнее передачи мысли. Это Варлам Шаламов говорил.

Художник нуждается в любви людей, в аудитории, которая его бы оценила, сказала бы:

«Я что-то взял, хоть фразочку, хоть мыслишку, но взял». Поэтому не быть услышанным – это трудно, сложно. Можно, конечно, если у тебя воля, если ты очень силен, можно писать в стол десятилетиями, как тот же Шаламов. А вот другой знаменитый пример. Булгаков, который писал двадцать лет книгу «Мастер и Маprарита» и ее испортил.

Что значит «испортил»?

Его книга переогромлена. Скучна. Я ее осилил с двадцать пятого раза. Но не понял половины. Для чего там столько деталей? Говоря профессиональным языком – это заредактированная вещь. Он знал, что ее не напечатают, поэтому он сидел и думал:

«Так, кто там у нас, Иван Бездомный? Сколько ему отведено, три главы? А давай-ка я еще две главы о нем напишу». И так везде. Каждому из эпизодических персонажей посвящены огромные главы. Конечно, это сугубо мой вкус, не знаю, но мне нравятся вещи легкие и быстрые. И я пытаюсь такие книги делать, чтобы они двигались быстро.

Мне интересно как пиарщику: будет ли когда-нибудь вот написана методичка с технологиями информационной борьбы, которую вскользь упомянули в книге «Йод»?

Как пропагандисту мне было легко работать в Чечне. В Москве меня все хотели – приезжает человек от Гантамирова, новости привозит свежайшие, меня рвали на части. И в этом плане мне оставалось только фильтровать: «Об этом я умолчу, а об этом я раззвоню». Теоретическую работу об информационной войне можно попробовать написать, но я вряд ли что-то добавлю к тому, что уже известно. Я всему научился у Лебона, автора «Психологии народов и масс». У меня есть знакомый психолог, он сказал, что, Густав Лебон – это попса, вроде Ломброзо. Но на меня он повлиял. И когда я пытался его рекомендациям следовать, у меня получалось. Потом я еще всяких учебников набрал, по пиару. И все это работало. Когда я говорил политику: «Громче крикни, что ты победил, и все будут думать, что ты победил», – это работало.