Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев

Но в одной из дивизий произошла у него встреча и удивившая, и растрогавшая его, вселившая даже некоторый оптимизм, нужду в котором он сейчас испытывал. Мелочь, как говорится, но приятная.

На строевом смотру увидел он подполковника с грубым унтер-офицерским лицом, с медалями «За отвагу» и «XX лет РККА», значком за Халхин-Гол. Увидел и сразу узнал. Ямщиков Александр Иванович. В двадцать восьмом году они служили в одном полку. Марков комбатом и Ямщиков комбатом. Потом Марков комполка, а Ямщиков у него — начальником штаба. Теперь Марков командарм и командующий округом, а Ямщиков — только командир полка.

Если это не загадка и не тайна, то что же? Человек служит в армии с первого дня первой мировой войны, кажется, имел «Георгия», а может и двух, в Красную Армию вступил сразу же, в восемнадцатом году, считался, как помнит Марков, надежным и грамотным командиром — и до сих пор, в сорок пять лет, все еще подполковник. При том, что такие пережил времена, в которые человек или исчезал бесследно, или за год-два становился генералом высших разрядов. Или и то и другое вместе.

Они поговорили немного на плацу, как старые сослуживцы, но и с чувством дистанции, которую тактично обозначил Ямщиков, и на другой же день Берестин вызвал его в Белосток.

— Александр Иванович, — сказал он в своем кабинете, когда все уставные слова были произнесены. — Давай забудем, кто ты и кто я, пусть будет, как в Знаменке, в нашем старом полку.

Они вышли на балкон, одинаковым жестом облокотились о перила, переглянулись. Вздохнули.

— Как ты обстановку оцениваешь? — спросил Марков.

— Хреново оцениваю. Воевать скоро надо, а мы не готовы, а воевать все одно надо.

— Совсем не готовы? А твой полк? Мне показалось, что полк в порядке.

— Мой-то в порядке. За то, может, и держат, чтоб было что показывать. А ты другие видел?

— Видел. Так отчего ж так? Я за три года приотстал, так ты меня просвети.

— Что просвещать? Я в армии двадцать семь лет, да на полку пять, а до того — сам знаешь. И службу постиг, и ничего не боюсь, и поперек дороги никому не стою, вот у меня и порядок, а про остальное пусть комдив думает.

Берестин поразился столь простой и четкой формуле душевного комфорта.

— Что же ты других не научил? В своей хоть дивизии?

Ямщиков усмехнулся с чувством превосходства.

— Или ты вчера родился, Сергей Петрович? Чему научить? Устав, он для всех один. Его исполнять надо, и все. А если, полк получив, о том думать, как кому на мозоль не наступить, или в академию пристроиться, или на дивизию махнуть — я им не учитель. В старое время если на полк стал — так, считай, и все. Оттуда только в отставку. Я графьев-князей не беру, из них начальники дивизий выходили, точно, а из простых полковых — в мирное время никогда. Поэтому тут только настоящая служба и есть, тут ум поболе генеральского нужен, потому как генералы умными людьми командуют, а полковник — всякими, кем приведется, и офицерами, и унтерами, и кашеварами.

— Мудро говоришь, я до этого в свое время не додумался.

— А когда тебе было? На полку-то год сидел? Но я тебя в виду не имею, ты службу хорошо понимал, хоть и старой не хлебнул. Ты лет на десять меня моложе?

— На семь.

— Ну ничего, все же послужил, не то что иные-всякие… И опять же у тебя хорошо повернулось. Я, когда узнал, переживал, но раз так — ничего… Тюрьма, она, бывает, тоже в науку.

— Да уж это верно. Но я тебя за другим пригласил. Дивизию как, потянешь?

— А ты как думаешь?

— Ну молодец. Хитрый ты мужик…

— Нам без хитрости нельзя.

— И я так считаю. Поэтому мы с тобой сделаем дивизию, какой еще не было. Раз войны не миновать, нужна мне хоть одна надежная дивизия на самый крайний случай. Вроде гренадерской. Из лучших частей соберем, и ты ее за месяц сколотишь так, чтоб хоть в Сухум, а хоть в Одессу… Я вот чего представляю — три мотострелковых полка, танковый из Т-34, гаубичный полк, противотанковый, мотоциклетный полк пограничников, мощный зенитный дивизион, ну и остальное по штатам… Всю пехоту посадим на машины, в каждой роте взвод автоматчиков, остальным — СВТ, двойной комплект пулеметов, в штат взводов по два снайпера — очень могут пригодиться, командиров сам подберешь вплоть по комполков, и вообще только мне лично будешь подчинен. Приказ на полковника я тебе уже подписал. Так что поздравляю. Устраивает тебя такой вариант?

Ямщиков задумался.

— Я что ж, человек военный, и если начальство видит тебя комдивом, спорить с ним не положено. Однако ты большую силу забрал, Сергей Петрович. Наместник как бы. Гвардию себе создаешь… Оно, может, и правильно по нынешнему времени… — Похоже, Ямщиков намекал на то, что если бы у некоторых репрессированных были лично им преданные войска, все могло и иначе повернуться. А почему бы ему так не думать? Ума он был хоть и крестьянского, неотшлифованного, но большого, идеологические стереотипы силы над ним не имели, страстной любви к вождю народов ему испытывать было не за что, да и вряд ли человек его склада способен на такие иррациональные чувства.

Берестин подумал, что побуждение Маркова было правильным. Если б не встретился такой Ямщиков Маркову, то Берестину следовало бы его выдумать.

— А разрешите предложить, товарищ командующий, если я новых стрелковых полков брать не буду, а свои три батальона в полки разверну? Так понадежнее будет… А танки и артиллерию действительно готовые можно.

— Годится. Делай, как считаешь нужным. Сегодня и приступай. С начштаба округа решишь все вопросы. Место дислокации вот, — Берестин показал на карте. — Через две недели жду рапорта о готовности дивизии. Смотр проведу лично. Ты вот что — каждого бойца танками обкатай. Чтобы в окопе посидели, пока танк сверху ползает, гранату вслед бросить могли, а то и на ровном месте между гусеницами пусть полежат… Очень способствует, — вспомнил он любимое присловье Новикова. — Я тебе вскоре одну новинку подброшу, а для нее смелые люди нужны… — Он уже решил, что первую партию гранатометов направит именно Ямщикову. — На этом и порешим. И давай, по старой дружбе, за встречу, за звание и все прочее… — Берестин показал на дверь в соседнюю комнату, где уже был накрыт стол на двоих.

Из записок Андрея Новикова

И вот, значит, достиг я высшей власти, как говаривал Борис Годунов. И царствую, не в пример ему, спокойно, потому как у него зарезанный царевич за плечами имелся, а у меня только Берия, что не так трагично, его все равно казнили, по приговору, а я только в исполнение привел на двенадцать лет раньше.

В остальном же хлопотно. Правда, с первых дней я снял с себя девяносто процентов сталинских забот, раздал дела по принадлежности, оставил себе только войну и надзор за внешней политикой, а гражданские дела вообще потихоньку стал свертывать. Но и того, что осталось, хватало под завязку. Много помогал авторитет отца народов и гения всех времен — все, что я предлагал, изобретал, воспринималось как должное.

Вчера вот товарищ Кузнецов у меня сидел напротив, Николай Герасимович. Доложил, что сформировано десять дивизионов морской артиллерии для обслуживания укрепрайонов, и что со всем оборудованием и приборами они уже отбыли на позиции. Это он молодец, даже график опередил.

Поблагодарил я его и завел разговор, ради которого и пригласил. Что немец на Балтике силен, но пресечь его нужно, потому что морские перевозки из Швеции и Финляндии для него жизненно важны. А для этого следует немецкий флот стратегически упредить. Лучше всего, числа так десятого-пятнадцатого, вывести в море все боеготовные лодки, указать им позиции в районах Данцигской бухты, Гамбурга, Бремена, Киля и приказать по получении сигнала развернуть неограниченную подводную войну. Основная цель — в первый же момент нанести шоковые удары и запереть немцев в их базах. Всем заградителям и переоборудованным торговым судам принять на борт мины и ночью накануне часа икс поставить минные поля и банки в западной части Балтики и на траверзе Готланда. Надводному флоту утром первого дня войны нанести всеми силами, включая и линкоры (которые прошлый раз так и простояли до победы в Маркизовой луже), удары по Кенигсбергу и Пиллау. Тогда есть шанс сразу же вывести немецкий и финский флот из активной борьбы на море. То есть повторить на Балтике кампанию четырнадцатого года. На Черном море то же самое изобразить в отношении Румынии. Огнем с моря и авиацией атаковать Констанцу, высадить десанты в устье Дуная.

Мои указания он принял с восторгом, потому что вряд ли приятно было тридцатишестилетнему адмиралу подчиняться импотентскому приказу «Не поддаваться на провокации». Расстались мы довольные друг другом.

Берестин же свирепствовал на своем Западном. Что работал он хорошо, я видел не только из его докладов, но и из других источников тоже. За две недели его командования я получил на него шесть доносов из разных источников. Маркова обвиняли: в клевете на Сталина, в подрыве политико-морального состояния, в троцкизме, в намерении спровоцировать войну и в заговоре с целью свержения советской власти. Все эти доносы я с удовольствием переслал ему с приказом принять меры. И он их принял.