День триффидов - Джон Уиндем

— Спина болит здорово, но картечины уже удалили, так что доктор обещает, что все будет хорошо, — ответил мальчуган.

Противоречивость моих ощущений росла. С каждой минутой мне становилось все труднее поверить в то, что все мы не обманулись из-за своего неумения разобраться в Детях. Было непонятно, как можно совместить образ того Зиллейби, который стоял сейчас рядом со мной, с образом Зиллейби, еще только утром вещавшего о неизбежной опасности, угрожавшей нам всем.

Последний чемодан был вынут из машины. И тут я вспомнил, что этот чемодан уже находился в автомобиле, когда мы начали грузить туда остальные предметы. Чемодан был, видимо, очень тяжел, так как за него пришлось взяться сразу двум мальчикам. Зиллейби смотрел с какой-то непонятной тревогой за тем, как они поднимаются по ступеням, а потом обернулся ко мне.

— Благодарю за помощь, — сказал он, как будто отпуская меня.

Я был разочарован. Эта сторона поведения Детей увлекла меня, и я решил, что послушаю его лекцию и смогу изучить реакции Детей в часы, когда они находятся в своей компании и являют свою истинную детскую сущность.

Зиллейби понял выражение моих глаз.

— Я сам просил бы вас остаться, — объяснил он, — но, должен признаться, мысли об Анжеле сегодня меня не покидают. Она сильно напугана, вы знаете. Детей она всегда недолюбливала, но последние дни повлияли на нее особенно сильно, хотя она и старается это скрыть. Сегодня, я думаю, она особенно нуждается в собеседнике. Я так надеялся на вас, мой дорогой друг… Было бы очень мило с вашей стороны.

— О, конечно, — ответил я. — Как эгоистично с моей стороны не подумать об этом. Конечно! Конечно!.. — А что я еще мог сказать?

Он улыбнулся и протянул мне руку.

— Прекрасно. Я очень вам благодарен, дорогой друг, и всегда знал, что на вас можно положиться.

Затем он повернулся к тем трем-четырем Детям, которые все еще ждали его, и улыбнулся.

— Там, наверное, уже теряют терпение, — заметил он, — веди же, Присцилла!

— Я — Элен, мистер Зиллейби, — ответила ему девочка.

— Ах так! Ну, неважно. Пошли, моя дорогая, — сказал Зиллейби, и они вместе стали подниматься по ступеням.

Я сел в машину и не торопясь поехал обратно. Проезжая через деревню, я заметил, что в «Косе и камне» полно посетителей, мне захотелось остановиться, дабы выяснить, каково настроение завсегдатаев. Но, вспомнив просьбу Зиллейби, я подавил искушение и проехал мимо. Я оставил машину на подъездной дорожке Кайл-Мэнора, чтобы можно было сразу же ехать за Зиллейби, а сам пошел в дом. Анжела сидела в большой гостиной у открытого окна. По радио передавали концерт Гайдна. Она повернула голову, и, увидев ее лицо, я обрадовался, что послушался Зиллейби.

— Радостная встреча, — сообщил я, отвечая на невысказанный вопрос. — Насколько я могу судить, это просто толпа очень милых школьников, только удивительно похожих друг на друга. Нет сомнений, он был прав, когда говорил, что доверяет им.

— Возможно, — нехотя согласилась Анжела, — но я им не верю. Думаю, что никогда не верила, еще с тех пор, как они заставили матерей вернуться в Мидвич. Мне удавалось прятать свои чувства, пока они не убили Джима Паули. Но с того момента они наводят на меня ужас. Я так рада, что удалось отправить Майкла. Трудно предугадать, что они выкинут в следующий раз.

Даже Гордон не исключает, что они нервничают и могут поддаться панике.

Оставаться тут чудовищно глупо: наши жизни полностью зависят от их настроения или от вспышки детской раздражительности…

Как вы думаете, найдется кто-то, кто примет всерьез ультиматум полковника Уэсткотта? Я, честно говоря, думаю, что нет. Но это принудит Детей к действию, чтобы заставить с ними считаться. Им придется убеждать самовлюбленных, упрямых и тупоголовых чинуш. Бог знает, к каким средствам они прибегнут. После того что тут произошло, я боюсь. Я очень боюсь…

Ведь им совершенно безразлично, что произойдет со всеми нами…

— Ну, если они начнут демонстрировать свои возможности здесь, — попытался я ее успокоить, — это вряд ли принесет им выгоду. Они отправятся в Лондон с Бернардом, как уже намекали. Если Дети расправятся с какой-нибудь лондонской шишкой так, как с начальником полиции…

Мои слова были прерваны яркой вспышкой, похожей на молнию, и сильным подземным толчком, от которого затрясся весь дом.

— Что это?! — вскрикнул я. И больше ничего не успел сказать. Взрывная волна, достигшая окна, чуть не сбила меня с ног. Донесся звук взрыва, гулкий, раскатистый, рвущий барабанные перепонки.

Дом заходил ходуном.

Потом раздался грохот чего-то рушащегося, затем дребезг и звон бьющегося стекла и, наконец, наступила полная тишина.

Без какой-то определенной цели я промчался мимо Анжелы, скорчившейся в своем кресле, и через открытое окно выпрыгнул прямо на газон. В небе кружились сорванные с деревьев листья, медленно планируя на землю. Я посмотрел на дом. Две толстые плети плюща сорвались со стены и неряшливо свисали вниз. Окна восточного фасада смотрели на меня пустыми глазницами.

В них не осталось ни одного целого стекла. Я посмотрел в противоположную сторону — сквозь кроны деревьев ширилось красно-белое сияние. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что произошло.

Я бросился обратно в гостиную, но Анжелы там, уже не было, ее кресло пустовало. Я окликнул ее и не услышал ответа.

Наконец я нашел Анжелу в кабинете Зиллейби. Пол комнаты был усыпан битым стеклом. Одна портьера сорвалась с карниза и теперь валялась на софе. Часть семейных реликвий Зиллейби слетела с каминной доски и рассыпалась по решетке. Анжела полулежала в кресле за столом, лицо и обнаженные руки покоились на кожаной обивке стола. Она не подняла головы, когда я вошел.

Сквозь открытую дверь и выбитые стекла врывался сквозняк. Он подхватил листок бумаги, лежавший на столе около руки Анжелы, и смел его на пол.

Я поднял его. Это было письмо, написанное характерным заостренным почерком Зиллейби. Читать его не было нужды. Все стало ясным, еще когда я увидел красно-белое зарево в той стороне, где лежал Грейндж. Тогда же я вспомнил и тяжелый ящик, в котором, как я думал, находились магнитофон и прочее оборудование. Да и не мне это письмо предназначалось. Когда я положил его обратно рядом с рукой Анжелы, мой взгляд лишь случайно выхватил из середины несколько строк.

…доктор скажет тебе, что это вопрос всего лишь нескольких недель или месяцев. Поэтому, не надо горевать, моя любовь… А что касается прочего, что ж, мы слишком долго жили в прекрасном саду и начисто забыли прописные истины борьбы за существование. Было ведь сказано: «Si furies Romae, romani vivito more»[26]. Это очень разумная мысль, но есть и еще более точное изречение для выражения того же самого: «С волками жить — по волчьи выть».