Тропик любви - Генри Миллер

Его замечательный дар имел еще одну интересную особенность, которая опять-таки имеет аналогию с талантом музыканта. В то время, когда я знал Кацимбалиса, он жил относительно спокойно и без приключений. Но любой самый мелкий, незначительный эпизод, если это касалось Кацимбалиса, превращался в его устах в грандиозное событие. Он мог всего лишь сорвать цветок на обочине дороги, возвращаясь домой. Но когда начинал рассказывать об этом, цветок, каким бы ни был скромным и невзрачным, превращался в самый удивительный из цветков, когда-либо сорванных человеком. Он оставался в памяти слушателя как цветок, сорванный Кацимбалисом; он становился единственным и неповторимым, не потому что был такой необыкновенный, но потому что Кацимбалис заметил его и тем обессмертил, потому что он вложил в этот цветок все мысли и чувства, рождаемые в нем цветами, которые, как говорится, — Вселенная.

Я выбрал этот образ наугад, но сколь он уместен и точен! Когда я думаю о Кацимбалисе, наклоняющемся, чтобы сорвать цветок, растущий на голой земле Аттики, передо мною встает весь греческий мир, его прошлое, настоящее и будущее. Я вновь вижу округлые низкие курганы, в которых были захоронены знаменитые мертвецы; вижу сиреневый свет, в котором жесткий низкорослый кустарник, выветренные скалы, громадные валуны на дне пересохшей реки сверкают слюдяным блеском; я вижу плывущие по морю миниатюрные острова, отороченные ослепительно белой каймой прибоя; вижу орлов, взлетающих с головокружительных уступов недоступных горных вершин, их мрачные тени скользят по цветистому ковру земли внизу; я вижу одинокие фигуры пастухов, бредущих за своими отарами через каменистый перевал, и руно овец, золотое, как во дни легенды; я вижу женщин, собравшихся у источника в оливковой роще, — их одежды, жесты, разговоры не изменились с библейских времен; я вижу величественного почтенного священника — совершенное сочетание мужского и женского, лик его светел, приветлив, покоен и исполнен достоинства; вижу геометрический природный узор, созданный самой землей в оглушающей тишине. Греческая земля раскрывается передо мною, как Книга Откровения. Я никогда не знал, что земля вмещает в себя столь многое; я ходил будто с завязанными глазами, спотыкаясь и неуверенно нащупывая путь; я был горд и самонадеян, доволен фальшивой, ограниченной жизнью городского человека. Свет Греции открыл глаза мои, проник в мои поры, обогатил душу. Я вернулся в мир, найдя истинный центр и реальный смысл революции. Никакие военные конфликты между народами земли не могут нарушить это равновесие. Греция может быть вовлечена в войну, как сейчас вовлекают в нее всех нас, но я категорически отказываюсь быть чем-то меньшим, нежели гражданин мира, коим мысленно объявил себя, когда стоял в гробнице Агамемнона. С того дня моя жизнь посвящена возрождению утраченной божественности человека. Мир всем людям, говорю я, и да будет жизнь более полной!

FINIS.

Приложение

Едва я дописал последнюю строчку, почтальон принес типичное письмо от Даррелла, датированное 10 августа 1940 года. Я прилагаю его здесь, дабы завершить портрет Кацимбалиса.

Палуба забита лежащими крестьянами, которые едят арбузы; арбузный сок стекает по желобам в море. Громадная толпа совершает паломничество к Деве Марии Тиносской. Только что кое-как выбрались из гавани, обшаривая глазами горизонт: не торчат ли итальянские перископы. Я, собственно, хочу рассказать тебе историю о Петухах Аттики: она послужит дополнением к твоему портрету Кацимбалиса — я его еще не читал, но он, по слухам, выходит у тебя блестяще. История такова. На другой вечер мы все поднялись к Акрополю — сильно навеселе и в восторженном состоянии от вина и поэзии; ночь была душной и непроглядной, и в крови у нас шумел коньяк. Мы сидели на ступеньках снаружи храма, бутылка шла по кругу, Кацимбалис декламировал стихи, заставив Г. даже слегка всплакнуть, и вдруг К. словно бес обуял. Он вскочил на ноги и чуть ли не истерически закричал: «Хотите услышать петухов Аттики, вы, чертовы дети современности?» Мы промолчали, но он и не нуждался в нашем согласии. Подбежал к краю обрыва, как фея, грузная черная фея в своем черном одеянии, запрокинул голову, повесил палку на раненую руку и завопил по-петушиному, да так, что у меня мороз по коже побежал. Ку-ка-ре-ку! Эхо его вопля пронеслось над городом — похожим на черную чашу с вишенками света. Отразилось от холмов и подкатилось под стены Парфенона… Мы онемели от неожиданности. И пока ошарашенно переглядывались в темноте, внезапно, чистым серебром во мраке, вдалеке сонно ответил петух — за ним второй, третий. Это привело К. в совершенное неистовство. Встрепенувшись, как птица, готовящаяся взлететь в небеса, и хлопая полами пиджака, он издал оглушительный петушиный вопль — и ему ответили уже десятки голосов. Он все вопил — вены на шее и лбу вздулись, — похожий в профиль на взъерошенного и помятого задиристого петуха, взлетевшего на навозную кучу. Орал истошно — и его аудитория в долине росла, пока над всеми Афинами, как песнь горнистов, не зазвучали, отвечая ему, их голоса. Наконец, обессилев от истерического хохота, мы вынуждены были попросить его остановиться. Ночь ожила — петушиный хор гремел над всеми Афинами, всей Аттикой, казалось, всей Грецией, и я уже почти представил себе, как ты просыпаешься за письменным столом у себя в Нью-Йорке и слушаешь этот оглушительный серебряный трезвон: Кацимбалисовскую зорю, звучащую над Аттикой. Это был эпический момент — великий и целиком в духе Кацимбалиса. Если б ты слышал этих петухов, этот безумный псалтерион аттических петухов! Он снился мне потом две ночи. Ну вот, а сейчас мы направляемся в Микенос, уже сами не веря, что слышали петухов Аттики с Акрополя. Я хочу, чтобы ты написал об этом — это частица мозаики…

Ларри.

Примечания

1

Цит. по: Генри Миллер. Тропик Рака. М.: Известия, 1991, с. 13.

2

Генри Миллер. Черная весна. СПб.: Азбука, 2000, с. 53.

3

Цит. по: Генри Миллер. Тропик Рака. Тропик Козерога. М.: АСТ-Олимп-Астрель, 2000, с. 715.

4

Генри Миллер. Роза распятия (тт. 1–2). М.: ACT — Институт Ди-Дик, 1999.

5

Обе повести Г. Миллера неоднократно публиковались в русских переводах (впервые — на страницах журнала «Искусство кино», 1993, № 7 — 12.

6

Генри Миллер. Черная весна. СПб.: Азбука, 2000, с. 66.

7

Генри Миллер. Черная весна. СПб.: Азбука, 2000, с. 67.

8

Генри Миллер. Черная весна. СПб.: Азбука, 2000, с. 67–68.

9

Цитата из первой части романа Генри Дэвида Торо «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854), называющейся «Хозяйство», (Перевод З. Александровой, М., «Наука», 1979). Надо сказать, что влияние философа и писателя Генри Торо (1817–1867) на творчество Миллера, особенно позднее, очень велико, и между «Уолденом» и «Биг-Суром», романами, написанными в жанре философского и автобиографического эссе, просматриваются определенные параллели. Как, впрочем, и не менее существенные различия. К тому же для Миллера семнадцать лет суровой жизни в Биг-Суре не были экспериментом, как для Торо, который выстроил на глухом берегу Уолденского пруда хижину и прожил в ней год, сочетая физический и интеллектуальный труд, единственно в подтверждение своего учения. Прим. перев.

10

Эмиль Уайт (1901–1989), «наивный» художник и один из самых близких и колоритных друзей Г. Миллера. Родившийся в Австрии, Уайт пятнадцатилетним подростком оказался в Румынии, где был приговорен к смерти как революционер, однако бежал и эмигрировал в США. В 1942 г. познакомился с Г. Миллером и спустя два года по его просьбе отправился с ним в Биг-Сур в качестве помощника и секретаря. После переезда Миллера в Лос-Анджелес в 1962 г. остался в Биг-Суре, где позже выстроил себе дом, в котором, после смерти писателя, создал Мемориальную библиотеку Генри Миллера — культурный центр, не только пропагандирующий литературу и живопись Миллера, но и оказывающий поддержку художникам, писателям и музыкантам. В 1986 г. вышел альбом-монография Джоанны Хамфри, посвященный живописи Уайта, сопровожденный комментариями Лоуренса Ферлингетти. Прим. перев.

11

Альфред Перле. «Мой друг Генри Миллер», Невил Спеармен лимитед, Лондон, 1955 и Джон Дэй компани., Нью-Йорк, 1956 (прим. Г. Миллера).

12

Вильгельм Френгер (1890–1964), крупный немецкий искусствовед, специалист по творчеству Босха. Речь идет о наиболее известной работе Френгера, фундаментальном исследовании «Тысячелетнее царство по Босху: контуры новой интерпретации», где автор дает глубокое истолкование парадоксов Босховского творчества. Холдмен привез Г. Миллеру английский перевод этого труда, вышедший в 1951 г. в Издательстве Чикагского университета. Прим. перев.