Черные Мантии - Поль Феваль

На протяжении пятидесяти или шестидесяти шагов грязная улочка, обрамленная невероятными халупами, бежала параллельно улице Менильмонтан. На своем пути она встречала кафе-трактирчик, этакий внушительный памятник неподражаемого уродства, где во времена оные располагался завод. Улочка огибала его и, дважды послужив проспектом для посетителей трактира, продолжала свой бег перпендикулярно самой себе, направляясь к улице Крюссоль. Она пересекала улицу Крюссоль, затем проход Де-Буль и дальше протискивалась между двух строительных площадок, образовавшихся на месте бывшего монастыря Мальтийского ордена. Этот участок ее получал имя улицы От-Мулен; потом, огибая первый цирк, построенный братьями Франкони и дом № 16 в предместье Тампль, она пересекала широкий бульвар Тампль и тут же углублялась в подозрительного вида проход неподалеку от ресторана «Пассуар».

Отсюда вид ее менялся. Дорога Влюбленных заслуживала своего имени. С одной стороны вдоль нее выстроились унылые дома с подслеповатыми окнами, более напоминавшие могильные склепы, нежели жилища; такие постройки – обычное украшение окрестностей Парижа. С другой стороны росли чахлые кусты бузины; поддерживаемые полусгнившими жердями, они образовывали живую изгородь, за которой раскинулся обширный пустырь, где паслись козы и произрастали чертополох и капуста. Пройдясь по улице, влюбленные сворачивали к пустырю. Бродившая там живность вносила оживление в скудный растительный пейзаж.

В январе 1833 года некий влюбленный по имени Лассюс, владелец ювелирного магазина, молодой человек двадцати двух лет, хилый и безобразный, был убит на Дороге Влюбленных ударом железного прута; тело его закопали на пустыре, неподалеку от нынешнего таможенного склада. Невеста молодого человека проживала на улице Фонтен-о-Руа, и он, проводив ее, возвращался домой на улицу де л'Индюстри. Убийство было совершено в четыре часа пополудни!

Дорога Влюбленных, размеченная прихотливым землемером, по всей своей длине имела разную ширину. На главном ее отрезке двое людей, идущих навстречу друг другу, с трудом могли разойтись, а каждый из ее многочисленных поворотов можно было бы оборонять с гораздо большим успехом, нежели Фермопилы. Однако в двух местах она так расширялась, что на ней вполне могла разъехаться пара карет: неподалеку от улицы Ланкри и в той части, что под именем улицы От-Мулен шла от предместье Тампль к мальтийским строительным площадкам.

В ночь со вторника на среду, то есть спустя двое суток с того воскресного вечера, о событиях которого мы уже рассказали, закрытая двухместная карета остановилась возле въезда на Дорогу Влюбленных, шагах в двадцати пяти от Тампля, куда был устремлен меланхоличный взор запряженной в карету лошади. Было около четырех часов утра. Кучер, закутавшись в плащ, спал на козлах.

Карета эта заслуживает внимания не только потому, что по причине столь позднего часа вокруг не было иных экипажей.

Минут двадцать карета стояла неподвижно. Затем из нее выпорхнула молодая женщина; лицо ее было скрыто легкой вуалью. Одежда незнакомки отличалась элегантной простотой. Приказав кучеру развернуть лошадь и ждать ее возвращения, она отправилась по Дороге Влюбленных и вскоре исчезла за ближайшим поворотом.

Но прежде чем кучер совершил предписанный ему маневр, какой-то человек, всем своим обликом отнюдь не похожий на лакея, проворно спрыгнул с подножки кареты и ринулся за угол, явно не желая быть замеченным.

Спрягавшись за углом, человек принялся наблюдать за кучером. Тот же, развернув экипаж так, как приказала хозяйка, явно собирался подремать. Соседство большого бульвара убаюкивало страхи перед нападением грабителей. Убедившись, что вокруг никого нет, а кучер мирно спит, человек выскочил из своего укрытия, подбежал к карете, бесшумно открыл Дверцу и, словно призрачная тень, проскользнул внутрь. Устроившись на сиденье, он столь же бесшумно закрыл за собой дверцу. За время своего перемещения он не произвел ни единого шороха.

А в это время в противоположном конце улицы, в окне убогой кузницы, замигал красноватый огонек. Кузница располагалась рядом с известным трактиром «Срезанный колос», где также, невзирая на ночь, кипела жизнь. Из-за закрытых ставней доносился равномерный гул, перебиваемый сухими трескучими ударами бильярдных шаров друг о друга и звонкими ударами от соприкосновения шаров с кием. Дверь кузницы открылась, и оттуда вышли двое; в мерцающем свете, падавшем из окна, можно было разглядеть бледное лицо красавицы Эдме Лебер и чеканный, словно отлитый из бронзы, профиль господина Брюно, торговца верхним платьем с улицы Нотр-Дам-де-Назарет. Господин Брюно сказал:

– Дочь моя, здесь мы с тобой расстанемся.

И с этими словами он вручил ей средних размеров сверток; завернутый в ткань предмет издал глухой металлический звон.

– Еще до конца дня у вас его непременно купят, если, конечно, вы согласитесь его продать. Впрочем, если вы откажетесь это сделать, его у вас просто украдут.

– Так как же мне поступить? – спросила девушка.

– Никак… ждать. Капкан поставлен, и волк попадется в него.

– А не навлеку ли я беду на свою несчастную мать? – снова спросила Эдме.

– Нет, – ответил господин Брюно.

И, привлекая девушку к себе, взволновано и торжественно произнес:

– Вы станете женой Мишеля, а ваш отец будет отомщен.

И, отпустив девушку, Брюно спокойно и уверенно зашагал к предместью Тампль. Эдме долго смотрела ему вслед, а затем мимо трактира направилась к улице Галиот и дальше на бульвар. Мысли, бешеным вихрем кружившиеся у нее в мозгу, не давали ей вспомнить о страхе перед ночными улицами.

Тем временем молодая женщина из кареты и господин Брюно неуклонно двигались навстречу друг другу.

Это было заранее назначенное свидание. Они встретились возле пассажа Де-Буль. Молодая женщина приподняла вуаль, и господин Брюно запечатлел на ее лбу поцелуй. Фонарь осветил очаровательное бледное лицо графини Корона.

II

ГРАФИНЯ КОРОНА

Сюжет нашего романа содержит множество загадок, и не только для читателя, но и для того, кто решил изложить эту историю на бумаге. Ибо я лишь условно могу называться автором или сочинителем: моя заслуга состоит исключительно в том, что, услышав однажды рассказ об этих удивительных, но отнюдь не завершившихся событиях, я взял на себя труд записать их, придав им форму драматического повествования.

А посему действие разворачивается так, как ему угодно, и никто не властен его изменить. От себя же добавлю, что не знаю ничего более трогательного, нежели незавершенное произведение искусства. Не приравнивая свою жалкую писанину к Венере Милосской, я тем не менее осмелюсь утверждать, что, имей эта статуя руки, очарование ее значительно поубавилось бы.