Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

лишены адвокатской лицензии. С потерей четверти колониальной юридической профессии открылись возможности для всевозможных юридических остряков и меломанов. Всё это, в свою очередь, сделало демократические силы среднего класса, освобождённые революцией, ещё более враждебными по отношению к юристам, тем более что число юристов росло в четыре раза быстрее, чем общее население. В глазах многих рядовых американцев и популярных радикалов, самым известным из которых был редактор Бенджамин Остин из Массачусетса, юристы стали ответственны за всё, что было не так в обществе. Они были просто саранчой, которая обогащалась, живя за счёт споров и бед простых людей. В 1786 году даже Брейнтри, штат Массачусетс, родной город бывшего адвоката Джона Адамса, принял решение «сокрушить… этот орден джентльменов, называемых юристами».

Поскольку юристы процветали, манипулируя сложными и запутанными тайнами общего права, с ними лучше всего было бороться путём ликвидации или реформирования общего права — свода неписаных правил, практики и прецедентов, созданных на основе многовековой английской юриспруденции. Хотя лидеры революции — многие из них сами были адвокатами — вряд ли могли выступать против юристов, некоторые из них были заинтересованы в упрощении общего права и приведении его в соответствие с американскими условиями. Они не только надеялись создать определённость из неопределённости, но, что ещё важнее, стремились ограничить судебное усмотрение, которое так не нравилось королевским судам. Заставляя законодательные органы новых штатов записывать законы чёрным по белому, некоторые революционеры стремились превратить судью в, как надеялся Джефферсон, «простую машину».

Решением стала кодификация — то есть опора исключительно на статуты, а не на неписаное общее право. Действительно, во всей Западной и Центральной Европе в последней половине XVIII века кодификация права стала центральной реформой всего просвещённого государственного управления. Континентальные правители повсеместно стремились рационализировать свои правовые системы, сделать закон научным, распространить его на просторечии равномерно по всей территории, а также покончить с прежним нагромождением обычаев, привилегий и местных прав. В конечном итоге эти усилия по кодификации права были хотя бы частично успешны в Баварии, Пруссии и Австрии, а наиболее полно — в Гражданском кодексе наполеоновской Франции.

Хотя англичане XVIII века оставались приверженцами сложного и непонятного общего права, даже они предприняли попытку некоторой систематизации своих законов. В 1731 году парламентским статутом они установили английский, а не латинский язык в качестве языка юридической практики и юридической власти и впервые начали рассматривать право как предмет, который должен преподаваться в университетах. В то же время британские юристы стремились обобщить то, что они считали своим правом, во всеобъемлющей и методичной форме. Комментарии Уильяма Блэкстоуна к законам Англии (1765–1769) были лишь самой известной из этих попыток свести английские законы к системе. Повсюду в Великобритании в последней половине XVIII века говорили о необходимости рационализации и гуманизации абсурдных и варварских представлений о правосудии, существовавших в прошлом. Существующие статуты должны быть консолидированы, а законотворчество или законодательство должно стать наукой, направленной на улучшение общества. Однако, несмотря на все эти разговоры о правовой реформе, сложное и во многом неопрятное общее право продолжало оставаться для большинства английских юристов основой всей правовой структуры.

По мере того как американцы узнавали о правовой реформе, проводившейся в родной стране и других странах Европы, они все больше разочаровывались в своей запутанной солянке варварских и устаревших законов. «Я знал, — вспоминал Джефферсон в своей автобиографии, — что в нашем законодательстве под властью царского правительства было много очень порочных моментов, которые срочно требовали реформирования». Разрыв с Великобританией в 1776 году наконец-то дал ему и другим реформаторам возможность упростить и прояснить неписаную природу общего права и уменьшить возможности судей выбирать, что является законом.

В 1776 году большинство штатов согласились сохранить столько английского общего права, сколько было применимо к их условиям, пока оно не будет изменено будущими законодательными актами. Таким образом, почти все штаты начали вычищать архаичные английские законы и юридические формальности и кодифицировать части общего права. Общество, как утверждали, часто цитируя итальянского реформатора права XVIII века Чезаре Беккариа, нуждается «лишь в немногих законах, причём простых, ясных, разумных и лёгких в применении к действиям людей». Только с помощью научной кодификации и строгого соблюдения в суде того, что Уильям Генри Дрейтон из Южной Каролины в 1778 году назвал, цитируя Беккариа, «буквой закона», можно было защитить народ от превращения в «рабов магистратов».

Революционеры стремились модернизировать государственную власть, и поэтому их новые государственные собрания стали принимать законы в программном порядке — создавать институты, организовывать налоги, реформировать правовую систему, печатать деньги — и при этом удваивать и утраивать количество издаваемых ими статутов. Не только современная торговая политика и необходимость всевозможных улучшений требовали новых законов, но и стремление революции к правовой реформе и кодификации также требовало принятия все большего количества законов.

Но уже через десять лет после принятия Декларации независимости многие революционеры начали понимать, что всё их законотворчество и все их планы по реформированию и упрощению законодательства не оправдывают их надежд. Многие статуты были приняты, многие законы были напечатаны, но редко так, как ожидали реформаторы, такие как Джефферсон и Мэдисон. Нестабильные, ежегодно избираемые и вращающиеся демократические законодательные органы разрушали хорошо продуманные планы создания всеобъемлющих правовых кодексов и принимали законы в таком беспорядке и по частям, что цели простоты и ясности оказывались не достигнутыми; «каждый новый закон…, — жаловался один из жителей Южной Каролины, — действует как мусор, под которым мы хороним прежние». Мало того, что законов становилось всё больше и больше, многие из них были плохо составлены и содержали множество неточностей и несоответствий. Как вспоминал юрист Сент-Джордж Такер, каждая попытка виргинцев систематизировать и уточнить свои законы становилась «причиной новых недоразумений, вызванных введением новых законов, а также повторным принятием, пропуском или приостановкой действия прежних актов, действие которых таким образом становилось сомнительным даже в самых важных случаях». Многочисленность, изменчивость и несправедливость всего этого законодательства означали, что судебное усмотрение не только не уменьшилось, но и стало более распространённым, чем было до революции, поскольку судьи пытались навести порядок в правовом хаосе.

Все больше полагаясь на судебное толкование, американские штаты повторяли британские тенденции, произошедшие поколением раньше. Конечно, английские судьи общего права всегда проявляли исключительную степень свободы в толковании закона, особенно при отмене подзаконных актов корпораций, противоречащих прерогативам короля или тому, что многие считали таинственным общим законом страны. Даже с развитием парламентского суверенитета в XVIII веке английские судьи продолжали интерпретировать и толковать парламентские статуты таким образом, чтобы вписать их в общую правовую структуру. Таким образом, английские судьи общего права