Эйзенхауэр - Георгий Чернявский

Эйзенхауэр, угнетенный тем, как его подставили разведчики и военные, даже заявил Энн Уитмен, что хотел бы уйти в отставку{817}. Однако здравый смысл взял верх. Эйзенхауэр твердо решил, что не воспользуется той лазейкой, которую несколько раз фактически предлагал ему Хрущев: признать, что разведывательные полеты совершались без его ведома, и в той или иной форме принести извинения. Чтобы сделать отступление Дуайта не столь унизительным, Никита Сергеевич даже упомянул, что КГБ иногда предпринимает такие действия, о которых он ничего не знает.

Одиннадцатого мая Эйзенхауэр провел пресс-конференцию. Но это не была обычная встреча с прессой. Ответы на вопросы президент предварил чтением заявления, что выступления Хрущева по поводу полета невооруженного самолета «только отражают фетиш секретности». Но главным в этом документе было указание, что разведка является «неприятной, но жизненной необходимостью»{818}.

Тем самым впервые в истории высшим государственным деятелем было признано, что его страна занимается шпионской деятельностью, что он осведомлен о ней, одобряет ее и руководит ею. Таким образом, было снято лицемерное табу, что, в свою очередь, давало возможность и другим странам, в том числе СССР, признать факт, что разведка является естественной функцией любого государства. Именно после этого заявления Эйзенхауэра в СССР были рассекречены имена советских разведчиков периода Второй мировой войны, в том числе Рихарда Зорге. Правда, соответствующие органы еще четыре года воздерживались от широкого признания существования советской разведывательной сети, но в конце концов добро было дано. 4 сентября 1964 года в «Правде» и «Известиях» появились первые статьи о Зорге, а затем литература, фильмы и даже песни и оперы о советских разведчиках полились рекой. В известном смысле читатели, зрители и слушатели могут быть благодарны за это американскому президенту Эйзенхауэру[21].

На пресс-конференции 11 мая Дуайта спросили, как обстоит дело со встречей в верхах и собирается ли он совершить поездку в СССР. На оба вопроса он ответил положительно. Но в действительности перспективы того и другого стали сомнительными. Хрущев в заявлениях каждый день настаивал, чтобы американский президент принес ему личные извинения и дал гарантии, что разведывательные полеты осуществляться не будут. Хотя Эйзенхауэр действительно не собирался их проводить, такая гарантия, да еще вместе с извинениями, представлялась ему новым унижением.

Тем временем советские спутники по несколько раз в день облетали территорию США, а их автоматические фотокамеры делали тысячи снимков. Это, разумеется, не был шпионаж в полном смысле слова, так как фотографировались случайные объекты, детали которых распознать было невозможно. Тем не менее эти действия рассматривались США как несанкционированное вторжение в американское пространство (вопросы, где заканчивается воздушное и начинается космическое пространство, каков юридический статус космоса над территорией страны, были совершенно новыми для международного права).

Четырнадцатого мая Эйзенхауэр прилетел в Париж на конференцию в верхах. На встрече с де Голлем и Макмилланом он узнал, что прибывший перед ним Хрущев представил обширное заявление, где говорилось, что если президент США не осудит шпионские полеты, не накажет виновников и не даст гарантии не повторять таких действий в будущем, СССР откажется от участия в конференции. Эйзенхауэр проявил ожидаемую твердость, заявив: «Надеюсь, никто не надеется, что я намерен ползти на коленях к Хрущеву». Когда де Голль упомянул, что в разговоре с ним Хрущев завел речь об американских военных базах в Турции и Японии, на которых базируются самолеты «У-2» и по которым СССР мог бы нанести ракетный удар, Эйзенхауэр мрачно ответил: «Ракеты могут лететь в обоих направлениях»{819}.

Президент США не знал, что Хрущев не только требовал сатисфакции, но и привез в Париж ряд конструктивных предложений по смягчению напряженности. Тогдашний советник Хрущева Ф.М. Бурлацкий отмечает: «Накануне встречи Хрущева с Эйзенхауэром был подготовлен целый пакет важных предложений… Я до сих пор убежден, что если бы они целиком или даже частично были приняты, удалось бы избежать в последующем и Берлинского, и Карибского кризисов, и нового ужасающего витка гонки вооружений. Когда я думаю об этом эпизоде, меня больше всего мучает мысль о политике как о кладбище утраченных возможностей»{820}.

Выдвигая свои предварительные требования, Хрущев сознательно вел дело к срыву конференции. Обида на американского президента, чувство уязвленного достоинства у него возобладали — точно так же, как у его партнера. Ближе к истине был А.И. Микоян: «Хрущев опять “похоронил разрядку”, раздув инцидент с самолетом-разведчиком “У-2”. Так нельзя было поступать с Эйзенхауэром. Тот честно взял на себя ответственность, хотя мог бы этого и не делать. Сама поездка Хрущева в США в сентябре 1959 г. давала хороший старт разрядке, и ответный визит Эйзенхауэра в 1960 г. закрепил бы эту тенденцию ввиду большого авторитета Эйзенхауэра в США, у нас и во всём мире. Другим в Америке было бы нелегко повернуть обратно после него»{821}.

Утром 16 мая де Голль в качестве хозяина открыл конференцию глав четырех государств. Едва он окончил краткую вступительную речь, намереваясь дать первое слово Эйзенхауэру (об этом было предварительно договорено — американский президент собирался ответить на хрущевский меморандум), Никита Сергеевич поднялся и потребовал слова. Де Голль взглянул на Эйзенхауэра, который кивком головы выразил согласие. Начав обличительную речь, советский премьер стал говорить всё громче, будто выступал перед огромным скоплением людей. Де Голль, повернувшись к советскому переводчику, произнес: «В этом помещении отличная акустика, мы все хорошо слышим председателя, ему нет смысла повышать голос», — и повторил то же своему переводчику. Оба переводчика, каждый по-своему, перевели Хрущеву слова французского президента. Чуть понизив тон, Хрущев продолжил речь, завершив ее заявлением, что в «создавшейся обстановке советские люди не смогут принять президента США с должным гостеприимством», то есть аннулировал визит Эйзенхауэра в СССР.

Выступивший затем американский президент ограничился кратким замечанием, что советскому премьеру не надо было говорить так долго, чтобы взять назад свое приглашение{822}.

Хрущев и его советники поднялись с мест и направились к дверям. Парижская конференция в верхах завершилась, так и не начав работу. Отношения США и СССР вновь обострились, начался новый виток гонки вооружений, расхлебывать последствия которого пришлось вместе с Хрущевым уже президенту Кеннеди.