Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина

class="p1">— Но есть люди, которым всё равно, чего вы хотите. Из-за того, что в вашем мече сила, они хотят его отнять. И никакие защитные чары их не остановят, они знают, как с ними обращаться. Если они возьмут меч, это будет неприятно вам, и это будет неприятно мне… есть причины. Поэтому у меня нет другого выхода, кроме как лишить ваш меч силы. Чтобы он навсегда оставался только вашим.

Я бы себе не поверила. Я бы себе была подозрительна.

Но тем не менее, ничем другим я сейчас обезопасить себя не могу, а меч надо уничтожить или хотя бы испортить. Осталось придумать, как. Разбить, сломать — у меня не хватит сил. Расплавить — нужен огонь, причём очень жаркий. Отодрать серебряные накладки? Как-то не очень волшебно. Остаётся только… ну да, выковырять «глаз».

Вилка для такой операции никак не подходит, и мне приходится, извинившись, обыскать покойного и позаимствовать у него нож. Он великоват для моей руки, но отменно заточен, кончик очень острый. С опаской поглядывая на мумию, я склоняюсь над крестовиной меча и принимаюсь выколупывать камень. Дело это оказывается не самое простое, но и не то, чтобы безнадёжное. Ещё чуток…

Если бы под ногой у мальчишки не скрипнули мелкие камешки, он бы благополучно меня зарезал. Я вообще не слышала, как он подходил, и, что особенно удивительно, как он выбирался из ящика. Даже раньше, чем я соображаю, что это был за звук, моё тело уже реагирует, и я отскакиваю по-волчьи, вбок-назад, прочь от источника шума.

Пацан невозмутимо разворачивается ко мне. От того, что мышцы его лица усохли, верхняя губа оказалась вздёрнута, и от этого кажется, что он ухмыляется. По счастью, в отличие от киношных мертвецов у него нет никаких сверхспособностей, вроде сверхсилы или сверхскорости. То есть он, конечно, быстрый и сильный, но в пределах обычных «волчьих» возможностей.

Нож из моей руки он, впрочем, выбивает очень ловко, и мне приходится снова прыгать и прыгать, уворачиваясь от серебряного лезвия. Один раз я чуть не поскальзываюсь, другой раз ударяюсь о тёмную, глазами неразличимую деревянную балку, видно, подпирающую свод могилы. Мальчишка прыгает следом за мной, как заведённый, и, в отличие от меня, совершенно не заботится о своём дыхании и о том, не встал ли за его спиной с мечом наперевес разгневанный чародей-воевода. Лёгкие летучие волосы развиваются вокруг его уродливой головы серебристым облачком, мои же, ещё при падении рассыпавшиеся из косы, норовят облепить мне лицо и залезть в рот. Минуте на пятой нашего безмолвного сражения, состоящего из прыжков, выпадов и уклонов, я начинаю себя чувствовать немного глупо. И в этот же момент до меня доходит, что я всё ещё сжимаю в левой руке вилку, замечательную, любовно наточенную литовцем Адомасом серебряную вилку. Честное слово, я не тугодум, и если бы я сжимала нож, то осознала бы, что у меня в руке оружие, сразу. А вилка в моём сознании всегда была просто вилкой, прибором для поедания котлет и жареной на сале картошки.

После этого всё заканчивается быстро. Я, может, и не мастер боя на ножах, но зато куда опытнее в вопросах тыканья острыми предметами, чем пацанёнок; во всяком случае, не похоже, чтобы он усиленно тренировался после смерти. Сразу после очередного ухода от его лезвия я не прыгаю, а просто загоняю мальчишке вилку в висок, вложив в удар всю силу. Кость проламывается на удивление легко, словно усохла до стеклянной хрупкости вместе с кожей и мышцами. Вилка входит до упора — моего кулака. Почти сразу я отпускаю прибор, и пацан падает. Нож вылетает из худеньких, с птичьими косточками, пальцев. Я подбираю его, возвращаюсь к ящику чародея и выколупываю, наконец, камень. Немного думаю, куда его девать. Мысль положить его в рот мумии кажется мне ужасно забавной, и я хватаю мертвеца за челюсть, пытаясь разомкнуть его зубы. От неловкого движения голова дёргается, и я обнаруживаю, что она отрезана. Кто-то просто аккуратно приложил её к шее, укладывая жреца в гроб. Мне становится неприятно, и я кидаю камень куда-то в темноту, наугад — леший с ним.

Наверное, нож мальчика теперь можно считать по праву своим. Я подхожу под дыру, чтобы лучше его рассмотреть. Поднимаю над головой, любуясь тем, как стекает свет месяца по матовой белизне рукоятки. Волк великолепен — точный портрет зверя. Такому ножу будут нужны хорошие ножны. Из толстой кожи, с серебряными накладками.

— Лиля! — раздаётся у меня над головой крик, и я вздрагиваю. На секунду мне кажется, что Марчин заметил меня, но похоже, что это не так. Он продолжает кричать, но делает это словно наугад. Расстояние до входного отверстия несколько превышает мои возможности в прыжках, и я теперь не представляю, как отсюда выберусь. Память услужливо подсовывает образы из приключенческих фильмов, но они не кажутся мне осуществимыми, потому, например, что у меня нет верёвки с крюком. Хотя, кстати, у Марчина есть, я видела моток, притороченный к седлу его коня.

— Марчин, — кричу я. — Кинь мне верёвку!

Секунды на две Твардовский-Бялыляс затихает, а потом оглушительно орёт:

— Что?! Я тебя не слышу! Крикни громче!

Я добавляю децибеллов:

— Марчин!!! Кинь!!! Верёвку!!!

— ЧТО?!?! — мне чуть уши не закладывает, но я не остаюсь в долгу. Ради того, чтобы выбраться из посторонней могилы, я готова соревноваться с противотуманной сиреной.

— ВЕРЁВКУ!!! ВЕ-РЁВ-КУ!!!

Тишина. Только силуэт головы и плеч наверху. И снова — вопль:

— ЛИЛЯ!!! Я ТЕБЯ НЕ СЛЫ-ШУ!!! НО Я СЕЙЧАС КИНУ ТЕБЕ ВЕРЁВКУ!!! ВЕ-РЁВ-КУ!!! ПОПРОБУЙ ВЫЛЕЗТИ!!!

Аллилуйя!

Силуэт в дыре пропадает на несколько томительных, почти утомительных минут. Наконец, сверху падает полуразмотанная верёвка — прямо мне на голову. Сколько помню, на черепе кургана не было пеньков или деревьев, к которым можно было бы привязать верёвку, так что мне остаётся надеяться на силу рук пана Твардовского. Я немного выжидаю, чтобы он там устроился поудобнее, зажимаю нож в зубах и лезу. Упражнение, которое никогда не было для меня слишком трудным. Единственное — из-за ножа несколько беспокойно, но всё проходит отлично. Когда моя голова показывается над отверстием, Твардовский хватает меня одной рукой за шкирку и выволакивает. Некоторое время мы валяемся рядом, переводя дух, потом я говорю:

— Марчин…

— А?

— Подо мной земля вроде трясётся. Подрагивает так.

Он не переспрашивает и вообще не говорит ни слова. Вскакивает, рывком поднимает меня на ноги и, ухватив за руку чуть выше локтя, дикими прыжками сбегает вниз. Я не столько бегу рядом, сколько меня за ним мотает,